Смоленское направление - 4

Принимайте и про вознаграждение не забудьте. Что? Думали, за просто так по службу ходим? Не, это при Советах за идею горбатились, а при Гитлере за спасибо никак не можно. Коли платить не будете, то в следующий раз и взгляд в другую сторону отвести можно. Коровы нет, только карточки на продукты? Засунь эти карточки себе в жопу! Корову или лошадь давай! В приказе написано чёрным по белому, что за что положено. Да я за один шёлк с парашюта тёлочку смог бы выменять.

Приблизительно в таком ключе шёл разговор между Савелием Силантьевичем и Ржецким в присутствии Майса, пока вроде бы лишившегося сознания предателя переносили в карцер. Прилеповец взял бы и боеприпасами, да только сказать такого не мог. Староста торговался, бургомистр подыгрывал, заместителю коменданта до их пикировок и дела не было, однако зарубку в памяти сделал - русский стал более меркантилен. Наконец-то немец вытряхнул на стол содержимое рюкзака, стал осматривать свёрнутую в рулоны форму и непроизвольно охнул.

- Спросите у старосты, он заглядывал в рюкзак? - спросил у Равдоникса Майс.

- А то, - после перевода ответил Савелий, - конечно заглядывал. Как бы я узнал, что его сюда везти надо. У меня на жидов-коммисаров нюх. С Гражданской счёт веду. Я б его всё равно бы прихлопнул, а тут, смотрю погон офицерский. Как сидор развязал, так и завязал обратно. Кто его знает, мож, секреты, какие? Меньше знаешь - крепче спишь. Слыхали про такую поговорку? Ага, знакома, как я погляжу.

Майс усмехнулся крестьянской простоте и, поставив себя на место русского, предположил: такой хапуга обязательно что-то стырил. Портсигар серебряный, кольцо золотое, часы или перчатки кожаные. С такими загребущими лапами быть иначе не может, надо бы спросить.

- Брал ли что-нибудь себе?

- Нет, как можно? Ну ладно, ладно, - видя сверлящий строгий взгляд с прищуром, как у прокурора, Силантьевич пошёл на попятную, - пистолет у него с собой был. Симпатичный такой, германский. У меня и так оружия, раз-два и обчёлся. Отдать? Эх, забирайте, и так никакого прибытку.

С тем и отпустили Савелия Силантьевича, а Майс приказал доставить ему для допроса пленного. Минут через пять в комендатуре происходил переполох. Вызвали врача, но тот лишь смог констатировать смерть, возможно вызванную кровоизлиянием в мозг. Точнее он определить не мог, квалификации не хватало. Опросили охранника, клятвенно заверившего, что всё, как обычно, всего-то разок стукнул задержанного, игнорировавшего его команды. Как бил? Естественно ногой, в живот да в голову. Вот, даже капли крови на сапоге. Сплюнув от досады, Майс пошёл на доклад к Доллерману. Он сам заставлял охрану быть жестокими по отношению к задержанным, так что винить кроме себя было некого, а уже рано утром, из Хиславич выехала машина, везя вместе с окоченевшим трупом пухлый рюкзак в Починки. Уровень найденных документов был явно вне компетенции поселковых фашистов. Не дотягивал до него и унтерштурмфюрер СД, получивший их, зато некоторые снимки и калька карты прекрасно дополняли все его выкладки по недавнему делу, связанному с диверсией на аэродроме. На фоне полученных материалов, пропажа отряда охотников за головами, состоящего из проштрафившихся финнов выглядела рядовым сопутствующем событием. К тому же начиналось решительное наступление на Москву и все слали победоносные отчёты. Омрачать личный успех какими-то добровольцами было невыгодно. Необходимо было соответствовать, так сказать, общей температуре по больнице. Шифровальный блокнот вместе с остальными вещами отправился в Смоленск, в абвер.

***

С середины ноября, а вернее - ближе к концу месяца, гитлеровцы, которых приходилось встречать смолянам, вдруг будто полиняли, словно их пыльным мешком из-за угла хватили. Куда девалась прежняя барственность, чувство превосходства? Солдаты блицкрига обрели даже словоохотливость, стали заговаривать с местными, учтиво вставляя герр или фрау, а не как раньше, русс швайне. Теперь между "кумпелями" (солдаты-приятели) можно было услышать такие слова как "сибиряки", "катюша", "Жуков". При этом, выговаривая, они крутили головами, будто и вправду узнали наконец цену и полнокровным дивизиям и гвардейскому миномёту и генералу Жукову. Всё чаще их разговоры сводились о ранениях, гарантирующих, отправку домой и об ужасных русских морозах. Колёса Вермахта впервые за несколько лет войны получили прокол. Военная машина работала, могла двигаться, но уже не имела возможности нестись с прежней скоростью.