Бойцы сняли пулемёты, сложили вместе с патронами на заранее приготовленные санки. На вторые положили четыре карабина и тушу свиньи, оказавшуюся под брезентом в первом бронетранспортёре. После чего Мише доверили поджечь бронетехнику. Под руководством киномеханика трупы немцев усадили в бронетранспортёр таким образом, чтобы они были видны с обочины. Когда всё было готово, началась съёмка. Сначала в кадр попало место засады с неприметными сугробами и торчавшими из них ветками. Потом немцы, крупным планом кресты на броне, снова обочина и вдруг, сугроб, превращающийся в партизана Михася, бросок бутылки, вспышка огня и собранные трофеи, не забывая свиную тушу. Из всего отснятого материала, наверняка выйдет неплохой короткометражный фильм, если окажется в умелых руках. К примеру, взять за основу историю, что у крестьянина Михаила Ложкина, пока он партизанит в лесах, подлые фашисты ухитили кабанчика, а он обиделся, и пошёл отбивать назад свою животину. Что из этого получилось - смотрите сами.
Пока же нам следовало торопиться. По уму, возле бронетехники неплохо бы было оставить мины-ловушки, о чём я рассказал сапёрам, но вероятность, что местные жители могут оказаться здесь раньше немцев, делало это невозможным. Ограничились двумя табличками с надписью: "Осторожно! Мины" и обыкновенной листовкой, в которой сообщалось, что доблестные парашютисты Красной армии будут бить врага днём и ночью, на земле и в воздухе.
Встав на лыжи, мы уходили на юго-запад, к реке. И всё, вроде бы шло хорошо, как мы напоролись на карателей. Нос к носу, на перекрёстке дороги. Задержись кто-либо из нас, буквально на пять минут, никогда бы и не встретились. Пока шли по краю леса вдоль ручья, ничто не предвещало ухудшения погоды, а позёмка была не страшна, наоборот, даже в радость - следы заметала; но стоило выйти к селу Мошевое, как внезапно началась метель, да такая, что в пяти метрах от себя ничего было не видно. Сначала из снежной пелены появился мужичок с винтовкой за спиной, шедший впереди лошади, прямо как у Некрасова: "в больших сапогах, в полушубке овчинном". За ним, в метрах трёх плелась ещё одна лошадь и человек пять в серых шинелях, укутанные в женские платки.
Всё произошло в считанные секунды. Мужичок, увидев, как перед ним возник лыжник, воткнувший перед собой палки и снимающий через голову винтовку, истошно заорал: "Коммуняки!", бросил лошадь, рухнул в снег и началась стрельба. В нашу сторону полетели гранаты. Миша Ложкин, шедший впереди, выстрелил наугад. Передёрнул затвор, ойкнул, нелепо взмахнул руками, выронив винтовку, а на него, заваливая в сугроб, крича: - "Ложись!", бросился младший лейтенант, огрызнувшись в сторону противника очередью из автомата. Ухнуло два взрыва, раздался отборный мат вперемежку со стонами. Лошади, как по команде дёрнулись в сторону от дороги, открывая карателей. Возничий вторых саней спрыгнул на ходу и бросился наутёк, петляя как заяц, то в одну, то в другую сторону, пока не потерял равновесие, оказавшись в глубоком снегу. Лишившись живого щита, противник вяло отстреливался с минуту и вскоре, после "лимонки" с нашей стороны, всё смолкло; метель в том числе. Наверно, нам повезло. Мы шли по лыжне гуськом, растянувшись метров на тридцать-сорок, выходя на дорогу как бы из поворота и когда одна из двух "колотушек" разорвалась между санками с трофеями, серьёзные ранения получили только два бойца. От большинства осколков другой гранаты выручил толстый ствол старой липы, иначе потерь было бы больше. Тяжелораненых перевязали. Спина одного сапёра был буквально изрешечена. Осколки пробили вещевой мешок, расщепили приклад и ложе карабина (при движении на лыжах оружие обычно носили на груди), даже во флягу попали, казалось, живого места не должно быть, а до тела добрался только один, зато самый большой и под лопатку. Его товарищ, шедший за ним, был ранен в обе ноги и грудь. Максимум, чем можно было им помочь в эту минуту - укол с морфием. Без хирургической операции шансов на спасение у них не было.