Смоляночка

– Но ведь у коня такой большой! – изумленно округляла глазки Дашутка, – неужели это правда?

– А когда дитя из матери вылезает, разве дитя не большое? – шепотом отвечала Полинка, – не больше чем это самое у коня!

Разговоры об этом самом возбуждали девчонок.

Им нравилось говорить об этом.

Только они не могли взять в толк, какая связь между книжками об этом самом и верностью трону и государю?

– А ты слыхала, что матушка государыня с господином Вольтером состояла в переписке? – спросила Полинка.

Полинка была чуть старше Дашутки и намного умней.

Ее батюшка – граф Арсений Андреевич Закревский был генерал-адьютантом и состоял при наследнике, при Александре Павловиче, который был одним из попечителей их богоугодного заведения.

– А я слыхала, что к государыне к самой в спальные комнаты белого коня приводили и государыня его сама мыла, – сказала Дашутка, сказала и тут же испуганно поджала губки, исподлобья поглядев на Полинку.

– Ou as-tu-lu cela! Que Catrine le Grand ce monarcinne des monarques elle se lave avec le chevale? – возмущенно воскликнула Полинка, – tu finissrai ou gilliotinne!* *Ты это где вычитала? Что Екатерина Великая – монархиня всех монархов мылась с конем?

Дашутка глубоко вздохнула.

С Полинкой порою было тяжело столковаться.

Она вообще странная.

Говорила, что мечтает о красивом принце.

Но Дашутка то точно знала, что мечтает подруга об Александре… Об Александре Павловиче.

И стихи себе в альбом та записывала соответствующие…

Зреть тебя желаю, а узрев мятуся

И боюсь, чтоб взор не изменил

При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,

Что не знаешь, сколько ты мне мил…

Это Полинка написала сразу после высочайшего посещения Смольного наследником.

Когда тот с господами Сперанским и Державиным к ним приезжали.

И к лютейшей муке ты того не зная,

Может быть вздыхаешь об иной,

Может быть бесплодным пламенем сгорая,

Страждешь ею так, как я тобой

Так из муки в муку я себя ввергаю,

И хочу открыться и стыжусь.

И не знаю прямо я чего желаю

Только знаю то, что я крушусь… …

Из старших смолянок, Дашутка общалась в основном только с Машей Завадовской.

Отец Маши – граф Петр Васильевич Завадовский по слухам был в свое время фаворитом государыни Екатерины и был обласкан чинами и лентами. После присоединения Польши был пожалован десятью тысячами десятин земли и тремя тысячами душ… Имел чин тайного государственного советника и управлял Дворянским заемным банком.

Сахарок и пирожные у Маши Завадовской не переводились.

– А у нас в спальной мадмуазель Бежо книжку Вольтера про Орлеанскую девственницу нашла, – сказала Дашутка, угощаясь Машиным калачом. Калач был свежий. Девочки только-только сгоняли лакея Филиппа в кондитерскую. А кушать Дашутке хотелось, аж животик сводило!

– Я читала, – хмыкнула Маша, – ничего особенного.

– А еще у нас девочки Апулея ночью читали, – жадно жуя калач, говорила Дашутка, – про то, как один молодой римлянин превратился в осла и все боялся что никогда больше не будет знать женщин, однако наоборот, когда он стал животным, женщин у него стало еще больше, чем до превращения, что оказывается молодые римлянки все очень любили делать это с ослами, потому что у ослов большие…

– Уши, – перебила ее Маша, – уши у ослов большие.

– Машенька, голубушка, ты все знаешь, а какой он бывает ну…

Даша замялась.

– У кого? У штаб-ротмистра Желтухина? – ехидно переспросила Маша.

Маша знала, что во время последнего августейшего посещения Смольного, штаб-ротмистр Желтухин, будучи самым молодым офицером в свите, срывал самые страстные и самые откровенные глансы девушек… И девочек.

– Ну и хоть бы у него, – покраснев, сказала Даша.

– У него вот такой, – расставив ладошки примерно на четыре вершка, показала Маша.

Даша прекратила жевать и судорожно проглотив недожеванный кусок калача тоже расставила свои ладошки, отмерив на треть аршина.

– И он с ним что? – спросила Даша старшую товарку.

– Махается, – ответила Маша.

– Что? – не поняла Даша.

– Махается, ну слово это теперь такое при дворе, – скривило личико Маша, – если фрейлина или дама с каким офицером, то про них говорят, что они махаются, поняла?

– А я? – спросила Даша.

– Что ты? – недоуменно переспросила Завадовская.

– А я тоже буду махаться?

– Будешь, непременно будешь, куда же ты денешься! – со смехом воскликнула Маша. ….

Ночью Дашеньке приснилась мадмуазель Бежо.

Она кричала на Дашу, – A genoux, a genoux, Azaroff, a genoux, tete remplie d immondices!* Мадмуазель Бежо была без юбок в одних белых чулочках и нижних шелковых панталончиках. В одной руке она держала книжку Вольтера, а в другой она держала хлыст, каким кучер Евстафий стегал пристяжных… Мадмуазель Безо кричала на Дашу, но сзади ее обнимал офицер, очень похожий на штаб-ротмистра Желтухина. Желтухин сзади обнимал мадмуазель Бежо, руками сдавливая ее обнаженные груди. Он мял и давил ее груди, приговаривая при этом, как бы комментируя, – oh mais ce sein, c etait quelque chose d ineffable c etait tout un poeme!** *На колени, на колени, Азарова. На колени, ты, голова полная гадостей! ** О эта грудь. О это нечто несказанное! Это похоже на поэму.