Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия

Однако открытием дня стал не пушистый дятел, бегавший вверх-вниз по черемухе на краю пустыря и оставлявший на стволе отметины, которые, в свою очередь, указывали на то, что под корой скрывался вкусный жук. И не прелестная куколка божьей коровки, которая тихо сидела в середине листа катальпы, подоткнув голову под туловище и на всякий случай поджав брюшко.

Мы нашли след слизняка на листе березы. “Где-то здесь есть слизняки”, – сказал Эйзмен. Я не знала, что слизняки умеют лазать по деревьям. Эйзмен рассказал, что некоторые слизняки едят пленку из водорослей на коре и оставляют на ней отметины зазубренным ртом. Эти следы хорошо заметны на светлом фоне, например на березовой коре, белой цистерне для пропана или на брошенной машине, заваленной листьями и ветками.

– Узор похож на перья – он имеет форму повторяющихся S-образных изгибов, – объяснил Эйзмен. Внезапно он воскликнул: “А, вот”.

Эйзмен выглядел удовлетворенным. “Всегда подозревал, что это работа слизняков, – сказал он, имея в виду следы, – но я никак не мог понять, как они это делают, потому что не знал, что у них есть зубы”. Чтобы подтвердить его предположение, нужно было просто посмотреть на слизняка за работой.

Конечно, у слизняков нет зубов, однако есть радула: нечто вроде языка с мелкими зубчиками, который бывает только у моллюсков. Радула позволяет слизнякам кормиться, соскабливая с поверхности и всасывая то, над чем они проползают.

След слизняка был изящным – особенно если учесть, что это след неуклюжего желеобразного существа. Мы с восхищением смотрели на дорожку, будто нарисованную на дереве кисточкой. Я порылась в сумке и сделала снимок, который наверняка стал единственной существующей фотографией следа слизняка, конечно, не считая фотографий Эйзмена и других энтузиастов.

Пока мы лениво брели по широкому, недавно отремонтированному тротуару, в трещинах которого пока вряд ли жил хоть один муравей, я задумалась о мозге Эйзмена. Что позволяло ему замечать все эти вещи там, где большинство из нас видит листья, ветки и стены? Как кружевницы бросаются ему в глаза, в то время как я тупо смотрю на дерево?

Разницу восприятия Эйзмена и моего можно объяснить в рамках концепции, которую в начале XX века популяризовал орнитолог Лююк Тинберген, брат нобелевского лауреата Николаса Тинбергена. Лююк Тинберген заметил, что певчие птицы охотятся не на всех насекомых в округе, а в каждый момент лишь на насекомых одного вида. Поскольку численность молодых жуков в течение сезона повышается, птицы питаются ими, игнорируя любых других доступных молодых насекомых. По мнению Тинбергена, птица, которая нашла вкусную пищу, начинает искать только ее. Он назвал это “образом искомого”: мысленным образом жука с характерными лишь для него размером, окраской и формой тела. Ведомая этим образом, птица изучает пространство.

Сейчас концепция “образа искомого” широко известна. С ее помощью ученые объясняют эффективность, с которой многие хищники находят добычу вопреки всем усилиям, которые эта добыча прилагает к тому, чтобы ее не нашли. В лаборатории голубые сойки, обученные искать маскирующихся ночных бабочек, сначала замечают их с трудом: те сливаются с пятнистой корой. Однако после некоторого количества попыток птица находит даже хорошо замаскированных бабочек. У собак, скунсов и пауков “образы искомого” обонятельные: эти животные больше интересуются запахом добычи и умеют по нему находить, скажем, определенный сорт сухого собачьего корма (собаки и скунсы) или определенный вид комара (пауки) в ольфакторном хаосе.

“Образ искомого” участвует не только в преследовании хищником добычи или ускользании добычи от хищника. С его помощью мы находим ключи от машины, замечаем в толпе своих друзей и даже отыскиваем закономерности, с которыми никогда не встречались. Оливер Сакс приводит замечательный пример. Когда синдром Туретта еще не был достаточно известен, Сакс познакомился со своим первым пациентом, у которого был характерный для этого заболевания тик. На следующий день, пишет Сакс, “я увидел троих людей [с тиком] на улицах Нью-Йорка и еще двоих днем позднее. И я подумал: «Если глаза мне не изменяют, это должно встречаться гораздо чаще, чем принято думать… И почему я не замечал этого прежде?»”. Тик, характерный для синдрома Туретта, стали для него “образом искомого”.