Лорбер рассказал, что на него оказал влияние его отец, слесарь по металлу и по совместительству ремонтный рабочий и чертежник, который передал детям свою внимательность к визуальной информации: “Когда мы бывали в разных местах, отец потом обязательно просил нарисовать план этого места – где именно стояло фортепиано, а где было окно. Он
Став взрослым, Лорбер превратил детские уроки зрительного восприятия в тест. Он приводит группу студентов в палату, дает им время поздороваться с пациентом и осмотреться, а затем командует: “Отвернитесь к стене”.
“И я говорю одному из них: «Назовите одну вещь, которую вы узнали о миссис Джонсон. Одну вещь. Какую угодно». Обычно отвечают: «У нее капельница». (Это самый распространенный ответ.) «Верно. А в каком месте она установлена? На руке? На правой? На левой? Или на шее?» Очень часто они не могут ответить. Тогда я поворачиваюсь ко второму студенту, и тот всегда говорит: «Я собирался ответить, что у нее стоит капельница»”.
После этого Лорбер начинает перечислять детали, которые заметил сам: у пациентки библия на ночном столике и еще одна – на коленях; на стенах палаты фотографии, на стуле – письмо, начинающееся словами: “Дорогая бабушка…”, и так далее. Теперь врач знает, что пациентка религиозна, что у нее много любящих внуков… и внезапно начинает вырисовываться образ. По словам Лорбера, в следующий раз, когда студенты входят в палату, они внимательно смотрят на пациента и его вещи – и начинают видеть то, что иначе не заметили бы.
Мы немного посидели в холле, чтобы Лорбер перевел дух, однако он был явно не из тех, кто долго отдыхает. Не успела я оглянуться, как Лорбер уже показывал мне Коллегию. Среди просторных аудиторий, старинных книжных собраний, произведений искусства и медицинских принадлежностей встречались примеры “реального” искусства. Например, на стене висел портрет кисти Томаса Икинса, изображающий офтальмолога Уильяма Томсона – а перед картиной помещался тот самый офтальмоскоп, который держал в руках врач на портрете. На площадке вверху широкой лестницы, у большой фотографии конца XIX века, изображающей хирурга, проводящего перед нетерпеливыми студентами вскрытие, стоял тот самый секционный стол: мраморная плита с зарешеченным дренажным отверстием.
Мы и сами стали похожи на ожившие произведения искусства, когда вышли из здания, которое было чем-то вроде музея, и отправились на улицу проводить наше собственное медицинское исследование. И хотя мы не собирались пальпировать чью-либо щитовидную железу или выстукивать селезенку, мы могли осматривать прохожих. При движении мы демонстрируем, какие части нашего тела недостаточно хорошо функционируют. Врач может отметить скованность походки, асимметрию движений рук, склонность слишком пристально присматриваться, слушая что-либо, скорбность осанки и выражения лица.
И действительно, не успели мы отойти от здания Коллегии, как увидели двух мужчин. Расследование началось. Я быстро огляделась. Стоял декабрь, но было необычно тепло. Недавно прошел дождь. Филадельфия сама по себе цвета дождя, и влага ей к лицу. Желтые листья гинкго украшали каменные ступени и квадраты тротуара. Не прерывая разговор, мы с Лорбером посмотрели на приближавшихся мужчин. Я начала свое расследование: что с ними могло быть не так? Куртки? На месте. Зонты? Отсутствуют – но ведь дождь уже кончился. М-м. Хм-м. Все ли части тела на месте? Вроде да.
Я исчерпала свои диагностические способности: ничего. Тут Лорбер произнес: “А этому джентльмену стоит заменить тазобедренный сустав”.
Больше он ничего не добавил. Но я тут же увидела, как этот мужчина хромает. Теперь его хромота просто бросалась в глаза. А я заметила только его пуховик.
Походка – как поведение плохого игрока в покер: она выдает наши изъяны. Ходьбу можно представить как нечто вроде контролируемого падения с ускорением, направленным в центр окружности, радиусы которой образованы нашими ногами. При этом движения бедренных костей формируют на этой окружности дугу, которая всегда строго индивидуальна. Несмотря на широкое разнообразие у представителей