Смотри на меня

— И не смотри так, Конфета. Это надо решить.

— Они сделали мне больно, Егор. Причинили мне свою любовь, а я об этом не просила, — начинаю злиться. — Неужели ты готов их простить? А если бы мы не встретились снова?

— Юль, — снова обнимает за плечи и прижимает к себе, — встретились. Я бы всё равно больше не выдержал. А родители… они, как минимум, подарили миру тебя. Мы попробуем их простить, ок? Иначе, идти дальше свободно не получится.

Наверное, он прав, но мне ещё слишком больно от предательства близких мне людей. Я люблю родителей, но они переступили черту.

— Не знаю, Егор, смогу ли.

— Попробуем?

— Хорошо.

С ним я готова попробовать. Как минимум буду знать, что попыталась.

Мы собираемся и через сорок минут выезжаем. Я чувствую, что внутри меня собирается чёрная туча. Хуже бы не сделать. Но потом смотрю на Егора и мрак отступает, внутри проясняется.

Звонит в дверь тоже Вертинский, пока я мнусь за его спиной, натянув рукава толстовки и обхватив себя руками за плечи.

Дверь открывает отец, за ним появляется мама. Видно, что она очень волнуется, комкает в ладонях кухонное полотенце.

Родные лица. Сердце ускоряется, внутри меня борьба. Хочется и обнять, и разругаться в пух и прах.

— Здравствуй, Егор, — отец протягивает Вертинскому руку. — Привет, дочь.

— Добрый вечер, Николай Николаевич, — отвечает Егор спокойно, но довольно холодно.

И за это ему спасибо, что не делает вид, будто ничего не произошло. Потому что это не так. Они нам обоим причинили сильную боль.

— Входите, дети, — говорит папа, — приглашая в квартиру.

Я беру Егора за руку. Если честно, мне хочется убежать отсюда. В груди клокочет обида, уж слишком она ещё свежа.

Но Вертинский сжимает мою ладонь и уверенно входит, глядя на папу прямо и открыто.

— Мы просим у вас прощения, дети, — говорит папа. Вижу, что он волнуется — венка на лбу у него пульсирует быстро. — Мы допустили ошибку. Грубую и жестокую, и нам с Ольгой очень жаль. Правда, очень.

На последних словах у папы голос хрипит и он смущённо покашливает в кулак, а вот мама за его плечом умывается слезами и молчит.

У меня сжимается сердце от их искреннего раскаяния и слёз, но обманутая маленькая девочка внутри по прежнему обижена и разочарована.

— Юль… — тихо всхлипывает мама.

Но я всё равно не могу пересилить себя и обнять её. За меня это делает Егор. Он приобнимает маму за плечо, чуть сжав, а она уже обхватывает его за шею.

— Прости, наш мальчик, — всхлипывает она.

— Ладно, тёть Оль, наладится как-то. Ну не плачьте.

— Пойдёмте уже к столу, — мама отстраняется и вытирает слёзы, — а то всё остывает же.

— Для этого и приехали, — шутит Вертинский, и обстановка немного разряжается.

Мама судорожно, но с облегчением выдыхает и улыбается, взглянув на меня. Я пока предпочитаю не взаимодействовать. Родители понимают и не настаивают, сконцентрировавшись на Егоре. Спасибо им за это.

Проходим в гостиную, где мама накрыла стол. Кухня всегда была её полем для творчества, но сегодня, уверена, она особенно постаралась.

И так хочется нежно обнять её, отблагодарить, вытереть слёзы на любимом лице, как буквально несколько дней назад, но внутри будто кто по тормозам бьёт, напоминая, что за два года она не раз видела мои слёзы и утереть их правдой не спешила. Я не особо с ними делилась, было так горько, что погружать в это ещё и родителей я не хотела. Но ведь она моя мама! Она видела всё и понимала. О чём думала? Что само как-то рассосётся?

Подавив тяжёлый вздох, я сажусь на диван рядом с Егором у стола, ощущение будто не он пришёл к моим родителям, а я к его — настолько скована.

Папа предлагает вино или что-то покрепче. Егор отказывается, а я очень даже не против. Может, хоть немного отпустят эти клещи обиды, вцепившиеся в душу.

Мама с папой расспрашивают Егора о том, чем он сейчас занимается, закончил ли образование, чем интересуется и как планирует жизнь. Это не выглядит как собеседование, скорее просто интерес. Не знаю, что сейчас чувствует мой Вертинский, какого ему, зная, что натворили мои папа и мама, но он разговаривает с ними вполне открыто и дружелюбно.

Он с самого детства прибегал к нам, рос у них на глазах. Приходил к папе в гараж, что-то не раз помогал в саду, по многим вопросам спрашивал совета. А сколько раз мы вместе завтракали или ужинали. Мама всегда готовила на одну порцию больше, всегда учитывала соседского мальчишку, который, слыша запах пирога, обязательно забегал за какой-нибудь мелочью, но обязательно был усажен за стол.

Мама тоже участвует в разговоре. И Бублик, конечно, тут как тут, куда уж без этого вездесущего проныры.

Удивительно, но он даже не залаял на Егора, хотя эта милая собачка превращается в демона ада, завидев незнакомого человека, особенно мужчину. А тут выскочил и скулит, просит погладить и пожертвовать ему что-нибудь из тарелки.

А потом и вовсе набирается наглости и запрыгивает Вертинскому на колени.

— Бублик! — всплескивает руками мама. — Ну что за наглец! А-ну иди на своё место!

Пёсик прижимает уши и виновато смотрит на маму, а потом на Егора, но уже с надеждой.