Смотри, но не трогай (СИ)

По аудитории прокатываются сдавленные смешки, а я гневно стискиваю кулаки под партой. Зря эта курица ерепенится. Острый язык еще не означает острый ум. Сидит на своем липовом бюджете и еще что-то тявкает. Бесстрашная.

— Ты бы помолчала, Грановская, — отвечаю ей с презрением. — А то потом опять краснеть будешь.

— Так, хватит! — вмешивается в нашу перепалку препод. — На вашем месте, Алаев, я бы сидел и не привлекал к себе лишнего внимания.

Ой, вы посмотрите, защитничек нашелся.

— Ну вы, к сожалению, на своем месте, — фыркаю я.

— Вот именно, — Анисимов недобро скалится. — Поэтому я как преподаватель, курирующий геометрическое направление, лишаю вас допуска к олимпиаде.

— Что?! — офигеваю. — А вы не много на себя берете?

— Ну что вы, это не я. Это распоряжение деканата — назначить вам подходящее наказание за дисциплинарные огрехи.

Поверить не могу! Это он сейчас о треклятых шмотках Грановской говорит?! Она и ему успела нажаловаться?

— Какие еще огрехи? — осведомляюсь мрачно.

— Думаю, вы и так знаете, о чем речь, — препод сверкает многозначительным взглядом.

Он точно в курсе.

— Я не согласен, — откидываюсь на спинку скамейки и окатываю этого гада неприязненным взглядом.

Очкастый умник подхватил синдром вахтера? Упивается эфемерной преподавательской властью?

— Вашего согласия, Алаев, к счастью, не требуется. Я просто доношу до вас информацию.

— Вы, насколько я знаю, не декан.

— Если сомневаетесь в правомерности моего решения, никто не мешает вам обратиться к Светлане Юрьевне, — пожимает плечами.

Да ёпрст! Что ж за дичь-то творится?

Рывком поднимаюсь на ноги и, подхватив рюкзак, устремляюсь на выход. Приехали, блин. Теперь эта лупоглазая дрянь отравляет мне жизнь не только дома, но еще и в универе.

Бросаю на Леру короткий косой взгляд и вижу, что она, закусив нижнюю губу, прячет улыбку. Ликует, стерва.

Вылетаю в коридор и чуть не сношу Рана, который, как всегда, опаздывает и только-только тащит свою тушу на собрание.

— Воу! Куда газуешь? — едва успевает отскочить в сторону.

— Домой.

— А че случилось-то? — меняет направление и идет за мной. — Дай угадаю, опять Лера довела?

Застываю на месте как вкопанный. Это что, так очевидно?

— Почему сразу Лера? — оборачиваюсь.

— Не знаю… Ты в последнее время из-за нее сам не свой. Дергаешься, рычишь на всех, — друг смотрит на меня с любопытством. — Че, кроет, да?

— Заткни пасть, — разочарованно отмахиваюсь и продолжаю путь.

У меня нет сил ни обсуждать Грановскую, ни думать о ней. Заманала, зараза. Аж тошно.

— А я говорил, братан, тебе надо ее трахнуть, — прилетает вслед. — Тогда мигом полегчает.

Не оборачиваясь, поднимаю в воздух средний палец. Пусть катится к черту со своими тупыми советами.

— Не борзей, Алаев, — слышу, что смеется. — Я ведь тебе твой фак и в жопу могу засунуть.

— Попробуй, рискни здоровьем, — огрызаюсь беззлобно.

На том и расходимся. Ран, похоже, все-таки решает посетить собрание, ну а я сажусь в тачку и без особой цели даю по газам. Барахтаюсь в собственных мыслях и еду, куда глаза глядят. Кручу баранку на автомате, без подключения мозга. Моими действиями руководит исключительно подсознание, поэтому я почти не удивляюсь, когда спустя час капот Ламбо упирается в ворота кладбища.

Того самого, на котором похоронена мама.

Я не скажу, что бываю здесь часто, но периодически наведываюсь. Особенно, когда на душе паршиво. Погрустить. Помолчать. Подумать о своем.

Помнится, когда маму хоронили, я почти не чувствовал боли. Эмоции притупились, на слезы не было сил. Я шел в рядах пафосной траурной процессии и ощущал себя до предела опустошенным. Прямо на физическом уровне, будто из меня вытащили не только сердце, но и кишки, и легкие, и селезенку… Возможно, это прозвучит как бред, но тогда мне реально казалось, что у меня под кожей ледяная пустота и там завывает холодный ветер. Хреновое было чувство. Странное и горькое.

Похороны матери оставили внутри неприятный мутный осадок, потому что отец превратил это событие в дешевое трагикомедийное шоу. Раскошелился на золотой гроб, позвал кучу народу, театрально изображал безутешного вдовца. А затем, наспех помянув усопшую, нырнул на заднее сиденье своего Роллс Ройса и умотал куда-то. Подозреваю, что к Елизавете. Наверное, хотел залечить раны души целительным трахом.

Поставив машину на сигналку, захожу на территорию кладбища и неспешно бреду вдоль надгробий. В это время дня здесь почти никого, тихо и спокойно. Мама похоронена в красивом уединенном месте, под небольшой ивой. Над ее могилой пока только крест, памятник поставят позже.

Сажусь прямо на траву неподалеку и, закрыв глаза, пытаюсь представить родительницу такой, какой она была до болезни: цветущей, элегантно одетой, с шелковистыми русыми волосами до лопаток. В моих лучших воспоминаниях детства она сидит за кухонным столом и неторопливо пьет черный молотый кофе. Улыбается и, изредка задавая уточняющие вопросы, слушает мои школьные байки. А еще смеется. Переливчато и чертовски заразительно.