Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах.

— …не согласовывается с общепринятыми синоптическими схемами строения атмосферы, — донесся ровный, холодноватый голос Оленева.

— Плевать мне, что не согласовывается! — резко выкрикнул Мальшет. — Схемы ваши давно устарели и нуждаются в изменении, чем и занят сейчас Иван Владимирович.

Васса Кузьминична тревожно посмотрела на Лизу. Девушка успокоительно покачала головой.

— Моя теория образования кучевых… — обиженно начал Оленев, но Мальшет его прервал:

— Ваша теория неверна! Простите, но я душой кривить не умею и скажу вам прямо: только не выходя годами из институтского кабинета, можно создавать такие теории.

— Филипп Михайлович, — опять попытался его остановить Турышев, но Мальшет был сильно раздражен, почти взбешен.

— Я возглавляю работу обсерватории и буду вести научные исследования с той научной позиции, которую признаю верной.

— В нашем научно-исследовательском институте… — начал строго Оленев.

— Ничего общего нет у нас с вашим институтом!

— Однако общая научная тематика…

— Дело не в тематике! Ни один уважающий себя ученый не пойдет работать в ваш институт, потому…

— Однако это уже наглость…

— …потому что научный уровень исследований в нем низок, ученые оторваны от практических запросов современной жизни. Исследовательская работа ведется устаревшими методами. Вопрос о путях климатологии у вас даже и не ставился. И вы еще осмеливаетесь делать замечания тем, кто действительно движет науку вперед, как Турышев.

— Филипп Михайлович, прошу тебя! — настойчиво оборвал Турышев.

Мальшет неохотно умолк. Лиза испуганно посмотрела в открытую дверь: Глеб скромно сидел на стуле, видимо наслаждаясь в душе этой сценой. Теперь он заговорил.

— Я не ожидал этого от тебя, Филипп, — укоризненно начал он, — скажу как твой друг…

— Бывший друг, — сквозь зубы поправил Мальшет.

— У Евгения Петровича мировое имя… просто странно такое отношение. Он приехал от Академии наук… От него зависит… Я считаю, ты обязан извиниться.

— Я не требую извинений, — сухо прервал его Оленев, поднимаясь, и, простившись с Турышевым кивком головы, прошел в сопровождении Глеба мимо Лизы, обдав ее запахом дорогого одеколона и табака.

— Теперь будем иметь врага, — вздохнул один из Аяксов, — Оленев этого не забудет! Он, конечно, порядочный человек, но сумеет дать почувствовать. Это в его силах!

— Филипп Михайлович высказал свое мнение, — возразила огорченная Лиза.

— Не могу я с ним разговаривать. Никогда не мог, — расстроенно объяснял Филипп Ивану Владимировичу — он уже каялся в своей горячности.

Турышев закрыл дверь и что-то тихо стал доказывать Филиппу.

В тот же день Мальшет ушел с Фомой в море на «Альбатросе», сославшись на необходимость срочных океанологических исследований. С Оленевым в дальнейшем беседовал заместитель директора Турышев. Через день Оленев уехал, оставив при обсерватории Глеба.

Прощаясь с дочерью, он высказал свое неудовольствие тем, что Марфенька работает под руководством «столь малосведущего в науке и безответственного человека, как Мальшет».

— Очень молод и… просто неумен… Непонятно, как могли его поставить директором обсерватории, имеющей столь большое научное значение. Я буду вынужден доложить, кому следует, свои выводы.

— Папа, Филипп Михайлович — замечательный руководитель, — горячо возразила Марфенька, — энергичный, работоспособный, преданный своему делу…

Профессор возмущенно фыркнул. Марфенька попыталась утихомирить отца.

— Ты, папа, не сердись на него. Просто у Филиппа Михайловича такой характер — вспыльчивый и резкий. Он вообще очень живой, стремительный, порывистый, крутой на слово. Но знаешь, как он увлечен своей идеей решения проблемы Каспия!

— Никакой проблемы Каспия не существует! — отчеканил профессор. — Уровень Каспия уже повышается. Идеи! Мальчишество и вздор, а не идеи.

Проводив отца, Марфенька тотчас легла спать: у нее с детства была привычка ложиться спать, когда расстроится.

Привычка, которой можно только позавидовать.

Глава пятая Наследство капитана Бурлаки

Фома неожиданно получил наследство. Умер капитан Бурлака, проживший в Бурунном последние тридцать лет своей жизни. Дом и все свое имущество он завещал Фоме Ивановичу Шалому.

Фома был так растроган, что еле удерживался от слез.

— Никогда я не думал, что покойный так меня любил, — рассказывал он Лизе и Яше, — он же меня всегда ругал на все корки. Только заслышит мои шаги — и уже ругается так, что просто срам слушать. Серьезный был старичок и вот — умер! Много для меня сделал. Если бы не он, ни за что бы мне не закончить заочно мореходного училища. Кирилл Протасович натаскивал меня, как щенка. Даже бил несколько раз палкой, если я запускал занятия. Я не сердился: для моего же блага. Он мне вроде родного деда был.

— Сердитый дедушка, — сказала Лиза. — Помню, в детстве я его ужасно боялась. Сколько ему было лет?

— Девяносто два… Но он был крепок, ум ясен, характер горяч.