Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах.

— Счастье — иметь такого преданного друга, — сказал как-то Саго Сагинянович. — Она ухаживала за вами, как родная мать!

— Смотря какая мать! — усмехнулась Марфенька. «Моя не всегда находила время меня навестить…» — мысленно добавила она. — Когда же я буду ходить? — спросила она, пристально наблюдая за молодым врачом.

Саго Сагинянович невольно отвел глаза.

— Вот еще подлечим вас…

— Как щенок с перебитыми лапами, — задумчиво протянула Марфенька. «Неужели навсегда?»

Жестокая правда, как ее ни скрывали, дошла до Марфеньки. Предвестниками ее были заплаканные глаза Христины, растерянно-недовольное выражение отца, особая, щемящая душу ласковость санитарок и сестер, нарочито бодрое отношение врачей…

Привел все к одному знаменателю грубоватый парень, лишившийся рук. Он иногда заглядывал к Марфеньке.

— Зашел проститься, выписывают, — сказал он, рассматривая Марфеньку, лежавшую в гипсовой «кроватке».

У него были веселые блестящие карие глаза, в глубине которых притаилось бешенство. Высокий, жилистый, сильный, рукава болтаются, как подрезанные крылья.

Христина ушла в город за вишнями.

— Заново нам с тобой придется учиться жить… — сказал он сурово. — Первой-то жизни увидели краешек, даже не догадались, что это и было счастье… А другая — долгая — трудной будет. Ты, Марфа, хоть подвиг совершила, про тебя вон в «Комсомольской правде» писали. За подвиг, наверное, не так обидно расплачиваться, а я… Совсем по-дурному. Выпимши был… у братухи свадьба. А тут ночная смена. Перед рассветом так спать захотелось, прямо клевал носом. Вот и сунул обе руки под молот — сам не помню как.

— А ты от кого узнал… насчет меня? — небрежно поинтересовалась Марфенька.

— Докторица же, Раиса Иосифовна, меня и утешала. Ты, говорит, хоть передвигаться можешь, а злишься, ропщешь на судьбу и на людей, а Марфенька Оленева никогда не сможет ходить, а ей всего девятнадцать лет, и как бодра. В пример, значит, тебя ставила… А что ты так побледнела? Гм! Может, ты еще не знала?

— Догадывалась! — коротко ответила Марфенька внезапно охрипшим голосом.

— Значит, это я первый ляпнул… Тогда прости. Эка я парень нескладный какой… Идти надо. А поцеловать тебя на прощанье можно?

— Можно.

Парень поцеловал ее в щеку и ушел навсегда. Больше она его никогда в жизни не видела.

Христина возвратилась оживленная, раскрасневшаяся, потная: на улице было очень жарко. Принесла вишни, помидоры, сливы, шоколадные вафли, пирожное.

— Звонил Евгений Петрович, сегодня зайдут с Миррой Павловной, — сообщила она.

Пришли сразу Оленев с женой и Любовь Даниловна с мужем — встретились случайно в вестибюле. Было шесть часов вечера, день неприемный, но для таких высоких гостей главный врач всегда делал исключение.

В небольшой палате стало тесно, шумно, запахло дорогими духами и табаком.

— Ой, сколько родителей сразу! — всплеснула Марфенька руками.

Христина хотела выйти, но Евгений Петрович убедительно попросил ее остаться.

Улыбающаяся санитарка принесла еще стульев, и все кое-как расселись. Христина забилась в уголок за Марфенькиным изголовьем.

«Похоже, будет семейный совет по поводу «куда меня девать», — подумала Марфенька, с любопытством разглядывая неожиданных гостей. Режиссер заговорщически подмигнул ей.

Любовь Даниловна выглядела, как всегда, молодой и красивой, осанка, как у королевы (оперной), особенно когда она взглядывала на Мирру. А Мирра почему-то «облиняла» в последнее время, на лице появились коричневые пятна.

Все по очереди поцеловали Марфеньку, высыпали на постель и на тумбочку подарки, осведомились о здоровье и самочувствии.

— Хорошо! — весело ответила Марфенька. («Очень плохо, хуже некуда быть…») — Скоро буду ходить, — лукаво добавила она.

Одна Мирра не отвела глаз — ей, впрочем, было все безразлично. Евгений Петрович закашлялся.

— Это будет не скоро. Кха, кха! Сегодня мне звонил главврач… Христине Савельевне больше нельзя здесь уже оставаться: ждут комиссию, неловко. Еще месяца два-три, и Марфеньку выпишут… В больнице ведь не держат хроников, то есть, кха, она дома еще будет долечиваться. Надо посоветоваться. Хорошо, что как раз и Любочка… Любовь Даниловна здесь. Необходимо обсудить.

— Что же обсуждать? — пожала своими точеными плечами Любовь Даниловна. — У нас ведь не шесть комнат… Кстати, Женя, как тебе удалось так удачно устроить с квартирой? — Поменялся с соседями Мирры, потом пробили дверь, — с довольной улыбкой пояснил Оленев, но тут же лицо его приняло строго-серьезное выражение. — Так вот, товарищи, я продолжаю… Конечно, Марфенька — мое любимое дитя, я ее воспитал, больше ведь никому не было дела, возложили на меня. Теперь, когда случилось несчастье, кроме меня… Кха! Марфеньку придется брать мне. Мирра тоже не возражает.

— Геня может отдать Марочке любую комнату, — тихо, но очень отчетливо сказала Мирра.