Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах.

Я охотно простил ему его дерзость — мне было лестно, что моя особа вызывает у него интерес.

— Трудно сейчас решить задачу, кем я буду, пока только могу сказать, чего я хочу в жизни.

— Ого! И ты это твердо знаешь?

— Ну да!

— Продолжай, очень интересно!

— Я хочу, чтоб человек научился управлять уровнем Каспия.

Мальшет от удивления даже свистнул. Я видел, что он искренне поражен, встретив во мне своего единомышленника. Этот изумительный человек, пожелавший перегородить море дамбой, даже не подозревал, чем явилась для меня и моей сестры встреча с ним. Что его же идеи, семена, которые он так небрежно разбрасывал повсюду, где проходил, теперь проросли и начали давать плоды. С замиранием сердца я спросил его:

— А вы не можете мне сказать, когда начнется строительство дамбы через море? Мы с Лизой хотим поехать работать на эту стройку.

— Чудеса в решете, — протянул Мальшет. — Я и не подозревал, что мой проект так известен в массах. А кто это Лиза?

— Лиза — моя сестра. Неужели вы ее забыли?

Мальшет ничего не ответил, не знаю, расслышал ли он мои слова. Довольно неловко поднявшись со стула, он смотрел на Лизу, стоявшую в дверях. Мальшет был чем-то поражен. И Глеб тоже — он моментально вскочил с дивана и сконфуженно одергивал китель.

Но что произошло с сестрой? Сроду в жизни я не воображал, что Лиза может быть такой красивой. Она даже стала как будто выше ростом — или это оттого, что так гордо и спокойно смотрела сейчас на Мальшета. Только его одного она, по-моему, и видела. Сестра надела бальное платье, присланное артисткой Оленевой, и светлые туфельки на высоких каблучках. Темные блестящие волосы зачесала как-то совсем по-иному (обычно она ведь носила косы), я даже не подозревал, что она умеет делать такие прически. Щеки ее горели румянцем, светло-серые глаза сияли радостью и торжеством.

У меня вдруг сжалось сердце. Мне было тогда всего шестнадцать лет, но я уже знал теневые стороны жизни — мне приходилось не раз быть свидетелем некоторых циничных разговоров ловцов о женщинах. Не все ведь были такие, как наш Фома. Я испугался, что неуместный наряд сестры и то, что она так откровенно радовалась встрече, будут плохо истолкованы. Они не могли знать, как знал я, что, несмотря на свои восемнадцать лет, моя старшая сестра была еще совсем ребенком, чистым и наивным. Одно чувство пьянило нас обоих в тот незабываемый вечер: наконец-то началось чудесное! В дом опять вошел Мальшет и с ним яркий огромный мир, полный обещаний, зова, надежд. Возможно, что у сестры это чувство осложнялось чисто девичьей обидой на его забывчивость и невнимательность и упрямым желанием доказать, что она стала взрослой и красивой. Ведь не могла Лиза не знать, что она красива.

Все же эксперимент был опасен. Она просто могла показаться смешной в этом бальном серебристом платье в заурядной домашней обстановке осенних будней. Вот почему я испугался за нее. Но опыт удался. Лиза была слишком прекрасной, чтоб показаться смешной. Не смех она вызывала, а восторг. С этой минуты для Филиппа и Глеба началось то чудесное, что к нам с Лизой пришло с вынужденной посадкой — вторым появлением Филиппа Мальшета. В театральном появлении Лизы притаилась по-детски горячая просьба о душевном, настоящем, ярком. И она была услышана.

— Где же были мои глаза? — жалобно вскричал Мальшет.

— Разрешите представиться… — торжественно начал летчик, — Глеб Павлович Львов.

Глава четвертая Личный фактор

Странно, что эта фамилия ничего нам не напомнила…

— Вы, наверное, очень голодны, сейчас будем ужинать, — пообещала сестра и бросилась на кухню, я за ней. Сердце мое было переполнено.

К ужину мы подали все, что у нас имелось, досадуя, что нет ничего получше. Хорошо еще, что мы ждали сегодня Ивана Владимировича и потому напекли пирогов. Так на круглом столе, покрытом накрахмаленной белой скатертью, очутились: большой кусок розоватого шпика, рассыпчатый картофель «в мундире», вареные яйца, домашний, на диво пахучий ржаной хлеб (Лиза сама его искусно выпекала), пшеничные пироги со свежей капустой и яйцами, ватрушки с козьим творогом, пряники на арбузном меду и — гвоздь обеда — зажаренный осетр.

— Больше ничего нет, — с сокрушением воскликнула сестра, — могу еще разогреть борщ, хотите?

— Как на Маланьину свадьбу, — засмеялся Мальшет. — Теперь я вспомнил: вы и в детстве были уже хорошей хозяйкой. Пока мы с Лизой заканчивали приготовления к ужину, Филипп пересмотрел нашу библиотеку.

— Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе кто ты, — пошутил Мальшет.

— Кто же она? — проронил Глеб. Он был очень бледен, глаза лихорадочно горели, и все же в уголках его пересохшего, потрескавшегося рта застыло какое-то высокомерие.

— Сестрица Аленушка и братец Иванушка, вот кто они, — улыбнулся океанолог и мимоходом погладил меня по голове.

И это я ему на радостях простил. Когда я внес самовар и установил его на подносе, Филипп что-то поискал в карманах своего плаща.

— Вот вам гостинец, — и протянул нам по плитке шоколада, — в следующий раз привезу что-нибудь поинтереснее.