Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах.

После завтрака было небольшое совещание. Единодушно решили продолжать экспедицию, пока это будет возможно.

Впереди виднелась большая разводина. Мальшет спросил у Фомы, можно ли к ней пройти.

— Попробуем провести, — добродушно ответил Фома.

Спустили бударку и принялись за работу: ломом, пешнями, шестом пробивали лед. Работали Фома, Мальшет и я. Ивану Владимировичу не разрешили, у него одышка была. Лед разбивался с чистым, хрустальным звоном и сразу покрывался прозрачной водой. Это была адова работа! Мы скоро так вспотели, что рубашки прилипли к. спинам. Осколки льда летели во все стороны, вода булькала и пенилась, иногда лом с размаху впивался в песок. Мы находились посреди Северного Каспия, а вода была по колено воробью.

Так, метр за метром, мы продвигались вперед. Когда канал был пробит, вернулись на «Альбатрос» и свободно провели судно в разводину. Вода в ней была черная, глубокая. Сразу, без отдыха, стали брать станцию. Брызги воды застывали на одежде рыбьей чешуей. Работая, кое-кто посматривал на небо — ждали Глеба. Он запаздывал.

Мы уже пообедали, когда раздался долгожданный рокот самолета. Все семеро вышли на палубу и смотрели на приближающийся гидросамолет. Он сделал над нами несколько широких кругов и опустился на разводину. Но оказалось, что прилетел не Глеб, а Андрей Георгиевич Охотин с бортмехаником. Закрепив самолет якорями, они оба легко перебрались на палубу «Альбатроса». Мы все так им обрадовались, что просто не знали, чем их угостить и куда посадить. Но Андрей Георгиевич посматривал несколько смущенно, словно ему предстояла неприятная обязанность. Так оно и было. Он передал Мирре два письма и телеграмму и что-то пробормотал насчет того, что не надо расстраиваться…

Мирра холодно взяла письма и ушла читать в каюту. Охотин, присев на люк, стал вполголоса рассказывать о том, что рыбацкий флот оказался за эту ночь во льдах. Командование поставило перед летчиками задачу разведать ледовую обстановку и направить самоходный флот к пострадавшим рыбницам.

— Что случилось с Глебом? — спросил Мальшет. Охотин переглянулся с бортмехаником.

— Глеб жив и здоров, — сказал он, — просил меня захватить его сестру. У них отец тяжело заболел — рак горла. Вызывают ее. Мирра Павловна почему-то не доверяет Глебу… Совершенно напрасно. Летчик-то он хороший.

— Летчик хороший, а товарищ плохой! — брякнул бортмеханик, синеглазый Костя, и покраснел.

— У нас его не любят… — неодобрительно сказал Анд-рей Георгиевич, и было непонятно, к кому относится его неодобрение — к Глебу или к тем, кто недолюбливал его.

На палубу вышла Мирра. Она выглядела еще бледнее обычного, но глаза у нее были совершенно сухи, «Умеет ли она плакать?» — мельком подумал я.

Мирра с нескрываемой враждебностью посмотрела на нас и позвала Мальшета.

— Надо ехать… — донеслось до нас. — Врач просмотрел болезнь, а теперь… рак уже неоперабельный. Я не делюсь своим горем… здесь будут только радоваться. О, как я ненавижу! Помоги собраться.

Мальшет торопливо сложил ее вещи — она все это время сидела на койке, сжав зубы. Васса Кузьминична хотела помочь, но Мирра отказалась наотрез. Уезжая, она сухо простилась с членами экспедиции общим кивком — худая, высокомерная, с лихорадочно горящими глазами.

Охотин крепко пожал каждому руку. Лиза просила его передать привет жене. Костя сдал мне продукты и газеты и, садясь в кабину, помахал нам рукой. Скоро, взмыв вверх, самолет затерялся в белесоватом небе — солнце так и не взошло.

Обед был готов, но Лиза не позвала нас, стала с Иваном Владимировичем делать метеорологические наблюдения. Только когда Мальшет спросил, будем ли мы сегодня обедать, она подала на стол в кубрике.

Начались очень трудные дни. Плыли вдоль кромки льда, по разводьям, среди кружащегося «сала» и битого льда. Утро теперь начиналось не с измерения глубин, а с того, что мы окалывали лед вокруг судна, пробивали во льду дорогу к чистой воде. Вот когда пригодилась медная обшивка «Альбатроса»! Лед был острый, как бритва. По распоряжению Мальшета женщины перешли к нам в кубрик, а в их каюте сделали лабораторию. Там хранились ящики с химическими реактивами и собранные образцы воды, бентоса и планктона, а для поддержания нужной температуры днем и ночью горела керосинка.

Вдруг пошел мокрый снег и не переставал недели две подряд, залепляя глаза. Палуба обледенела, стала как каток. С вантов свисали сосульки. Потом давление стало подниматься и как будто установилась ясная погода. Только было очень холодно, почти у всех пораспухли пальцы рук. В небе постоянно гудели самолеты, иногда нашу трассу пересекали караваны реюшек, пробирающихся сквозь лед домой. Ночью шарили по морю огненные щупальца — ледоколы искали мощными прожекторами в ледовых полях затерявшиеся рыбницы. Торопились Под Гурьевом лед уже совсем окреп, по нему ходили и машины — то была «стоячая утора», как называется у нас на Каспии неподвижный береговой лед.