Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах

Мальшет выхватил у меня карту Каспия с обозначенным тушью маршрутом экспедиции и стремительно разложил её на столе.

— Вот смотрите. Мы пересечём уральскую бороздину, пройдём вот здесь… Да, тот же маршрут, что и летом, только на лошадях по льду. Там, где пройдёт трасса будущей дамбы.

— Яша, — дёрнул меня за рукав Ефим, — ты меня возьмёшь, да? Очень хочу с вами ехать.

— Так поедем, — сказал я.

— За два дня не успеем подготовиться, — нерешительно произнесла сестра, — хоть бы дня три.

— Можно три, но не больше, — согласился Мальшет. Фома, наморщив брови и чуть выдвинув вперёд нижнюю челюсть, рассматривал внимательно карту.

— Да, здесь можно пройти на лошадях, — заметил он. — Наверное, обнаружим много залежек тюленя. Они как раз теперь щенятся. Значит, моему капитану каникулы. Пусть отдохнёт старичок…

— А рацию вы теперь достали? — спросила Лизонька и покраснела.

Мальшет громко расхохотался.

— Без радиосвязи больше не будем. Наш геофизик отличный радист. Ему уже поручено. Будем держать связь с Андреем Георгиевичем. В случае чего — наши соколы помогут.

— Будьте покойны, — заверил Охотин.

Надо было идти ставить самовар и поить всю компанию чаем, а я всё смотрел на Мальшета. Я вдруг понял: каковы бы ни были наши планы, стоит только Филиппу позвать нас, и мы все бросим и пойдём за ним в пустыню или море — куда он позовёт. Мальшет не считался с нашими личными планами, как не считался и со своими собственными.

Я неохотно пошёл в кухню и поставил самовар. Когда вернулся, все сидели вокруг стола и взволнованно слушали Филиппа Мальшета. Он ходил по комнате и жаловался на то, что наш бывший маяк преследует его, как наваждение.

— Что бы я ни делал, куда бы ни шёл, заброшенный маяк всегда передо мною, как укор моей совести коммуниста и учёного! — с горячностью говорил Мальшет. — Для меня он как скованный Прометей. Маяк был воздвигнут, чтобы освещать путь людям — целым поколениям славных каспийских моряков. А он стоит тёмный, заброшенный среди мёртвых дюн и медленно дряхлеет. Не будет мне ни минуты покоя, пока я не добьюсь, что море снова будет биться у его подножия и на заброшенном маяке зажжётся свет.

ОБСЕРВАТОРИЯ В ДЮНАХ

МАРФЕНЬКА

Глава первая НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ШКОЛЬНИЦЫ

Марфеньке было шестнадцать лет, когда она впервые узнала, что такое высота. Случилось это так. После долгих занятий в аэроклубе («Сколько еще будут нас мариновать!» — возмущались девушки.) их наконец допустили к прыжку. Перед этим заставили раз двадцать прыгнуть с парашютной вышки, назубок изучить устройство парашютов, их укладку, развить в себе «рефлекс прыжка».

Подружки-девятиклассницы, волновавшиеся, кажется, больше самой Марфеньки, явились гурьбой на Тушинский аэродром. Отныне Марфенька Оленева будет гордостью 9-го «Б»: у них не было ни одного парашютиста, все почему-то увлекались фехтованием.

Садясь в самолет, Марфенька серьезно, без улыбки помахала девочкам рукой. В комбинезоне, который был ей велик, она походила на медвежонка. Из-под шлема падали прямые русые волосы, подстриженные под кружок. По мнению подруг, Марфенька была дурнушкой, но на нее это, кажется, нисколько не действовало. Школьницы не раз меж собой судачили: как это у такой великой артистки, которой восхищалась вся страна, самая заурядная дочь. И отец у Марфеньки был очень интересный, к тому же лауреат и академик. Иметь таких родителей — и быть самой обыкновенной, ничем не выделяющейся девушкой! Даже одеться толком она никогда не умела. Марфенька не волновалась, она и безо всякого «рефлекса» прыгнула бы, но все же, когда самолет начал набирать высоту, у нее засосало под ложечкой, словно от голода. «Только бы не выдернуть слишком рано кольцо!» — подумала она.

Парашютистки, комсомолки с московских заводов, попробовали затянуть хором песню — тоже, наверное, посасывало под ложечкой: все прыгали первый раз, — но из-за оглушительного гула моторов ничего не было слышно. Из шести девушек никто не смотрел в окно: что-то не хотелось… Разговаривать при таком гуле тоже было невозможно, и все погрузились в довольно унылое молчание.

Молодой чернобровый инструктор лукаво подмигнул девушкам, чтоб не робели. Глаза у него были синие, как небо. Никто не улыбнулся ему в ответ. Тогда Марфенька, чтоб поднять настроение, стала изображать, как она боится. Мимика у нее была исключительная — девушки, не выдержав, рассмеялись. Инструктор Женя Казаков посмотрел на нее одобрительно. Ему нравилась эта смелая девочка, такая забавная и непосредственная. По его мнению, она была красивая. У нее такие правдивые черные глаза и совсем детские розовые губы.

«Все струхнули, а она нет. Разве ее первой пустить?… — подумал он. — Даром что она всех моложе. Нет, как бы не обиделись».