По Виршам чуть ли не строем днем и ночью, и в солнце, и в непогоду колбасились пришлые менты: без счета и старших, и младших ментов. Сергей просрал Виталию Ефремовичу в этом вопросе. Вирши все таки стали официальной криминальной столицей Ленобласти. Сергей просрал еще круче — он числился главным подозреваемым по эпизоду о насильственной смерти Ивана Ивановича Удовиченко. Заметут — вышак гарантирован.
Через полчаса наблюдения за окресностями из кустов жасмина не заметивший ничего шухарного Сергей отпер дверь квартиры и ступил во мрак. Затравленный, дальше некуда. Завтра он сменит малину, слишком часто здесь мозолился — на самом деле всего четыре раза. Но сегодня напоследок выспится. Спать ему хотелось до обморока. Так и представлялось — сейчас нашарит выключатель и врубит свет, жрать не станет, только сбросит туфли и прямо в одежде рухнет в койку. И пусть весь мир катится подальше.
— Не надо включать свет, — спокойный ровный, словно не человек говорит, а радио, голос остановил руку Шрамова, лапающую стену в поисках выключателя.
Это было неприятно, будто у тебя на руках очко, а у банкующего два туза; это было нерадостно, будто в спальный мешок залез скорпион; это было стремно, будто по амнистии тебе не списали трешник, а набавили четверик. Спать, мать его, тут же перехотелось навсегда. Сергей Шрамов постарался бесшумно переместиться на пару шагов вдоль стены подальше от выключателя. Пусть тот, кто в темноте прячется, не четко шарит, где в данный момент находится хозяин квартиры.
— И рыпаться не надо, — засмеялся с такого дешевого маневра и невидимый, — Свет включать не надо не потому, что я прячу свое лицо. А потому, что я сюда попал десять минут назад и обнаружил на кухне включенный газ. В смысле — без огня. Я форточку-то открыл, но не уверен, что уже все выветрилось.
— Что-то я нифига не чувствую? — пошмыгал носом Сергей, — А может, все же ты гонишь? А может, на самом деле ты не жаждешь, чтоб я рожу твою узнал? — не зачем было просвещать темноту, что Сергей пестовал Жасмин полчаса, а с другой стороны сторожил те же полчаса ушлый Макар. Так что «десять минут» — лажа бессовестная.
— До чего ж с вами, урками, неприятно общаться. Все-то у вас «рожи» да «хари»… Не разглядел бы ты мое лицо даже при дневном свете. Я в приборе ночного видения. И, кстати, ствол у меня в руке с глушаком последней модели.
Шрам мысленно представил, что вот, где-нибудь в темноте сидит, или стоит человек, нацепив коробку, похожую на противогаз. Так и захотелось сказать: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!». Но не сказал — слишком примитивно.
— Ложил я на все с прибором! — включил нагляк Шрамов, однако свет врубать решил погодить, — Ну-ка говори, что ты за птица?
— Ну, чтоб упростить беседу, объясню — я представляю интересы очень серьезных людей. Их уровень — не разборки, а политика. Слыхал ты что-нибудь про белорусскую мафию?
— Ага. Героин из картошки вместо крахмала гонят.
— Зря хамишь. Вот ведь есть мафия хохлов, и никто не удивляется. Есть еврейская мафия, и об этом все знают. А разве это круто, если все знают, что есть такие организованные преступные группировки? На мой взгляд люди, об которых никто ничего не знает, стоят гораздо круче? Согласен?
— Чтоб я спорил?
— И сам пораскинь умишком — в Питере сто тысяч белорусов. Так неужели эта сила сидит себе, кукует и никак не объединяется? — голос гостя был предельно серьезен. Серьезен, как у диктора программы «Время». И, наверное, по этому мерещилось, что сейчас гость вдруг как заржет и типа скажет: «Ладно, урка, лапы вверх! Ты на мушке у бравого капитана милиции Каталкина!»
— Допустим, поверил. И что от меня бульбашам надо? И бульбаши, выходит, пасть на нефтекомбинат раззявили?