Смотрящий по неволе

Опять побывал Сергей на доеладе у генерального папы. Про то, что самовольно Шрам бросил Вирши и погнался за призраком нефтекомбината, папа сказал только: «Ну смотри, я тебя за ноги не тянул. А за результат ответишь». А под занавес уже не Урзум в предбаннике, а сам Михаил свет Геннадьевич через палисандровый стол вдруг спросил: «А вокруг Эрмитажных списков у тебя ничего нового нет?» И тогда Сергея будто молнией садануло, он в миг надыбал, как перекрасить в свой цвет нефтекомбинат. Ведь если даже генпапа верит в списки…

Антон воротил репу в сторону и бессовестно лыбился. Трудно было удержаться от смеха, познакомившись с такой колоритной фигурой, как дядька Макар. Тем более, если с косяка тебя прбило на хи-хи.

— Цэ правда, а не прытчи, — веснушчатая ушлая рожа дядьки Макара была серьезна, как никогда. Очень ответственно отнесся к вопросу дядька Макар и поднял столько пыли, сколько требовалось, — Я за два дня наслухався на год вперед историй. Уси про тэ, как на спор чернорабочие выносили и заносили обратно через охрану в Эрмитаж то икону, то шпагу семнадцатого века. И уси такие истории дуже похожи на дийснисть. В известные годы охрана эрмитажных ценностей была поставлена — не бей ледащего. Мабуть это было кому-то на руку. Алэ нас цикавлять запасники Эрмитажа в более серьезном масштабе. И ось що я накопал. Со стороны музея к вопросу таемной продажи ценностей за бугор в останние годы радянськой влады теоретически могли иметь доступ четыре человека: Угрюмов Владислав Николаевич. До сих пор работает, вдовец, дви дытыны, пьет, збырае марки. Имеет говорящего попугая. Проживает на проспекте Энергетиков.

— Пьет по черному, или рюмаху в завтрак, обед и ужин? — полюбопытствовал развалившийся пельменем в кресле Сергей Шрамов.

Сидящий на другом краю стола Антон кусал кулаки, чтоб не залиться смехом во весь голос. Ладно, хоть ему не мерещились зеленые лысые обезьяны, пускающие через соломинки мыльные пузыри.

— Пьет багато и в гордом одиночестве. В темноте под одеялом, когда дома никого нэма. Дали: Галкин Василий Парамонович. Женат, дочка, коньяк, преферанс. Помэр в восемдесят восьмом от укуса скаженной собаки, — дядька Макар докладывал, подчеркнуто воротя репу от обдолбанного хакера. Вроде как немного ревновал к командиру.

— Врачи опоздали? — заскрипел спинкой кресла подобравшийся Шрам.

— К ликарям не обращался, вскрытие показало. Дали: Тишинин Семен Александрович. На пенсии, женат, с глузду зьйихав на политике и занимается общественной деятельностью среди пенсионеров. Тоже багато пьет. Прописан рядом с метро «Приморская».

— А где на «Приморской»? — подал голос патлатый компьютерщик, боясь глянуть дядьке Макару в глаза, чтоб глупо не захихикать. Будто из-за дядьки выглядывает зеленое косматое чудовище и корчит уморительные рожи.

Имидж дядьки неотступно заводил Антошку на хихоньки. Сергей прикидывал, жестко ли отреагировать, что хакер вопреки инструкциям опять накурился дури до недержания слюны? Наказывать или миловать Сергей решил после того, как выслушает Антонов доклад. С гениями нужно обходиться нежно, гений и злодейство несовместимы.

— Две хвылыны хотьбы. Дали: Мартьянов Эдуард Иванович. Рыбалка, охота, преферанс. Трезвенник. Бобыль. Трагически погиб в восемьдесят девятом. При косметическом ремонте Греческого зала лепнина на макитру впала. Наповал.

Сергей Шрамов перестал грызть авторучку. Он вспоминал. Это было так:

Огонек маялся на конце плюгавого сучка, плавающего в полной машинного масла консервной банке. Трое основных, распотрошив отнятую у баклана нажористую посылку, засиделись до блеклого рассвета, но не прекращали игру. Самодельные катанные из газеты карты раздавались, на кону скапливалась горка конфет «Коровка» и «Мишка на севере» («Мишка на севере» шел за пять «Коровок»), кто-то срывал банк, и карты возвращались в колоду.

— Что я вам скажу, — накинув прелую казенную фуфаечку на острые плечи и шмыгая носом, так как в бараке гулял дубарь, витийствовал Каленый, — Сека — это здесь игра с большой буквы. Сека, очко, храп — это азартные игры для жиганчиков, которые не знают, как сморкаться в носовой платок.

Лай и Штепсыль — чахлый, простывший и глухо пырхающий старик, отмотавший по жизни на зоне столько, сколько Серега и не жил — слушали с показательным интересом. А то ведь очень обидчив становится Аристарх Карпович, если его невнимательно слушают.

— А бура? — прогнулся, типа внимает по полной схеме, Лай.

— Бура — это кастрированный преферанс. В приличном обществе, судари мои, перекидываются только в преферанс. Отставные полковники играют в преф. Актеры оперных и драматических театров, спившись, забывают все кроме правила «Под вистующего ходи с тузующего». Кстати, музейные работники, — зачем то подчеркнул последние слова Каленый чисто для Лая, — Тоже очень уважают пульку расписать. Преферанс — это даже не игра, а образ жизни. У умных людей часто и других друзей нет, кроме как партнеров по префу. За префом, будто в бане, серьезные делаются и важные вещи перетираются.