Смотритель. Том 1. Орден желтого флага

На самом деле, конечно, никто из медиумов не ощущает поток магнетизма таким гидротехническим образом. Это ближе к эмоциям: «изменение наклона» похоже на возникающую из страха надежду, перерастающую затем в уверенность, которая потом становится ощущением своей правоты, очевидной всему космосу — и снова сменяется нарастающим холодом ужаса…

В общем, уподобления могут быть любыми — но стоящая за ними суть была верно угадана мною в тот самый миг, когда свет в моих глазах померк от удушья.

Я увидел, как одолеть Великого Фехтовальщика — и неизъяснимым усилием воли (оно действительно было неизъяснимым, потому что я делал подобное первый раз в жизни) сначала остановил поток своей гибели, протекающий через нас обоих, потом развернул его — и наконец превратил в свое торжество.

— А-а-а-ах! — закричал я ужаснувшим меня самого голосом — и поднялся на ноги. Каждая клеточка моего тела выдохнула: «Победа!»

Мне показалось, что нависшие надо мной убийцы разлетелись в разные стороны от моего выдоха, как сухие листья от порыва ветра. А потом я понял, что их вообще нет — они были просто наваждением.

Передо мной по-прежнему стоял Великий Фехтовальщик. Но теперь я его не боялся.

Рапира, нацеленная в мое горло, изогнулась и пролетела мимо, словно ее лезвие оттянул магнит, а в следующий момент я шагнул вперед и нанес врагу страшный удар длинным и твердым предметом — причем, когда мое тело начало эту атаку, я и сам не знал еще, чем я его ударю: в последний момент в моих руках появился бамбуковый шест, потому что движение было слишком быстрым и я не смог бы управиться с каким-нибудь тяжелым металлическим орудием, не повредив собственных сухожилий.

Великий Фехтовальщик отлетел назад и упал на спину. Его рапира, звеня, покатилась в угол комнаты. Было видно — быстро встать у него не получится. Удар оказался такой силы, что шест в моих руках сломался. Я отпустил его, и бамбук исчез, не успев коснуться пола.

А потом залившая меня волна торжества и мощи схлынула, и поток Флюида снова поменял направление.

Я подумал, что рано праздную победу. И как только я позволил этому подозрению заползти в свою голову, у него немедленно появилось множество доказательств. Я уже знал, что сейчас сам найду в себе уязвимость — но не мог остановить эту самоубийственную работу ума.

«А что, если на его рапире был яд? — пришла мне в голову мысль. — И не просто яд, а… яд, парализующий волю? Тогда я точно не смогу еще раз сделать то же самое. Ведь если этот фехтовальщик такой опытный убийца, он должен был знать, что произойдет».

Великий Фехтовальщик открыл глаза.

— Алекс, ты убит, — сказал он отчетливо. — Все снадобья на свете бесполезны…

Он все рассчитал. Даже заготовил цитату.

Я почувствовал холодную немочь, растекающуюся по моими жилам — и понял: яд теперь не остановить. Кровь уже разогнала его по телу.

Сказать, что мне стало страшно, — значит ничего не сказать. Всего минуту назад я смирился со смертью, потом чудом вырвался из ее лап, испытал ни с чем не сравнимое торжество победы — и вот приходилось умирать заново.

Партия была окончена. Я ничем не мог ответить Великому Фехтовальщику. Хотя в прошлый раз я успел. Но тогда… Тогда… Похоже, яд уже добрался до моего мозга — думать стало тяжело и как-то наждачно.

Я чувствовал, что в происходящем есть нестыковка, какая-то подлая странность — и, если бы я мог нормально соображать, то обязательно увидел бы, в чем она состоит.

Яд сковывал меня все сильнее. Великий Фехтовальщик поднялся на четвереньки и пополз к своей рапире. Похоже, я действительно чуть его не убил. Или, может быть, он просто издевался. Но теперь это не имело значения — справиться со мной мог и калека. О том, чтобы схватиться с ним снова, не было и речи.

Я повернулся и, еле переставляя ноги, побрел куда-то в сгустившуюся перед моими глазами мглу, каждую секунду ожидая смерти. Я сдался и перестал бороться. Охвативший меня упадок духа был настолько глубоким, что на минуту я даже забыл про комнату с камином, куда меня перенес Великий Фехтовальщик.

Это меня и спасло.

Через шаг или два я вдруг понял, что опять иду по дороге Смотрителей — совсем недалеко от места, где встретил своего врага. Закат уже почти отгорел, и край неба из багрового сделался фиолетовым. Здание в виде головы оказалось теперь еще ближе. До него была всего пара минут ходьбы.

Надежда вернулась ко мне — но лишь настолько, насколько позволял яд. В этом опять была какая-то подлая несообразность, но разбираться в ней у меня не осталось сил.

Происходило что-то нелепое. Я использовал открывшееся мне всемогущество удивительно бездарным образом, а спасся только благодаря позорной слабости — позволив себе забыться. Главное, я даже не знал, что таким образом можно спастись. Это было как сперва выменять право первородства на чечевичную похлебку, а затем…

— Метко вылить ее себе на известное место, — договорил у меня в голове голос Никколо Третьего. — И проснуться поваренком на кухне.

Я вздрогнул, и над моим плечом раздался его смех.