Смотрю на мир глазами волка

— Женик, нам разве плохо вдвоем?

— Нет. Но…

— Что и требовалось доказать, — она облегченно вздохнула. — Нам обоим хорошо. И никто нам больше не нужен! Согласен, мой маленький? — Мама улыбнулась сквозь слезы и нежными теплыми руками привлекла меня к своей мягкой груди…

— Все пятерки в ранце поместились? — спросила мама по давно заведенной традиции.

— В основном. Оставшиеся рассовал по карманам, — я привычно поддержал игру, чтобы сделать маме приятно.

— Быстро марш в ванную комнату руки мыть. Ужин почти совсем уже остыл!

Наскоро проглотив омлет с докторской колбасой и запив стаканом кефира, я уединился в своей комнате. Врубил магнитофон и плюхнулся в кресло.

Полуприкрыв глаза, наслаждался любимой подпольной кассетой под названием «Хулиганы». Эти песни были не из повседневной скучно-плебейской жизни-прозябания, а из другой — мало известной, запретной и потому притягательной.

Они чуть-чуть приоткрывали щелку в романтично-рискованную жизнь и из-за этого так мне нравились.

Заунывно-бодрячески звучала семиструнная гитара, и юный, но сипловато-хриплый голос пел, срываясь на нервно-надрывную тональность:

Здравствуй, мама, разве не узнала
Своего любимого сынка?
Юношей меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика…

В комнату, постучавшись, заглянула мама:

— Тебе все еще не надоели эти пропитые голоса?

— К крику моды надо прислушиваться. Даже если он с хрипотцой… И потом, это народный фольклор, — ответил я, не открывая глаз, чтоб мамуля не засекла, что я натурально «поплыл» от недавнего возлияния.

— Будь по-твоему. Но все-таки убавь громкость этого фольклора! — попросила мама и плотно прикрыла за собой дверь.

…Так наливай, мамаша, больше водки!
Боль в груди я водкою залью!
Позабуду лагерные муки,
И для сердца что-нибудь спою…

2

Таранным ударом ноги я распахнул высокую тяжелую дверь, которая крокодильски-злобно клацнула у меня за спиной, и оказался на улице.

Оглянувшись, отвесил шутливо-издевательский прощальный поклон общеобразовательной школе, над входом которой какой-то циник огромными красными буквами вывел нитрокраской: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Насвистывая «Миллион алых роз», направился домой, В голове на разные лады победно звучало долгожданное слово: каникулы? каникулы… каникулы!!!

Ранец, казавшийся во время школьной учебы пудовым, сейчас вдруг невероятно полегчал.

Красные полированные бока трамваев отсвечивали на солнце, радостно ожидая свою летнюю недогрузку в связи с тем, что большинство горожан отправятся в отпуска. И практически исчезнет «час пик», когда бедным трамваям приходилось вмещать в себя вдвое больше пассажиров, чем предусмотрено нормой.

Придя домой, я первым делом закинул ранец подальше на шкаф, переоделся в джинсовый костюм и выскочил во двор.

«Здесь мне делать нечего!» — сделал я вывод, увидя, что кроме малышни в песочнице, сопящей от усердия над сооружением чего-то понятного только им, во дворе никого нет.

У кинотеатра «Октябрь» терпеливо томилась очередь. Показывали новый американский боевик. Мне нравились подобные фильмы. В них главным бессменным героем обычно был крутой парень с вечным кольтом у бедра, всегда готовый постоять за себя, находчивый и неунывающий даже тогда, когда жестокая судьба гладит его против шерсти.

Вдруг кто-то тронул меня за плечо.

— Есть лишний билетик. Рубль — и он твой! — услышал я знакомый голос.

Оглянувшись, увидел Дантиста. Тот удивленно сморгнул и неестественно захихикал.

— Здорово, Джонни! Что поделываешь?

— Я-то ничего. Дневной моцион. А ты что, в фарцовщики заделался? Или у тебя хобби такое? — поинтересовался я, насмешливо прищурившись.

— Да нет, браток, что ты! Это я так… — почему-то понизив голос почти до шепота, ответил Дантист. — Погоди чуток, я мигом!

Он юркнул в очередь. Уже через несколько минут вернулся. На его бордовой, потной физиономии с раскосыми глазами было написано явное замешательство.

— Ты не бери в голову, Джонни! Это я так… — повторил он. — Понимаешь, кореш, у младшей сестренки день рождения завтра. Край, подарок надо. — Он словно оправдывался.

— Лады! Все олл райт. Каждый зарабатывает, как умеет. Диалектика.

— Только не говори, будь человеком, Артисту… Вот, возьми, — Дантист сунул мне в руку тяжеловесный медный кастет. — Дарю на память!

Я, не очень понимая эту неожиданную щедрость, взвесил подарок в руке.

— Не беспокойся. У меня еще есть. Высший класс! С шипами! — прибавил Дантист, явно опасаясь, что я откажусь.

— Ладушки! Если тебе не жаль…

— Все путем! — облегченно вздохнул Дантист. — Куда двинем? В парк?

— Айда.

У скамейки, где произошло наше боевое знакомство, подстелив под себя пиджак, сидел Артист. Перед ним в правильном порядке были разложены игральные карты. Он раскладывал пасьянс со скуки. Слева лежала гитара, справа бутылка вина «Бычья кровь».

— Привет честной компании! — гаркнул он, приподнявшись навстречу.