Смущение. Часть 1 (СИ)

Грунтовая дорога уводила меня прочь от места потерянности, ненужности, от места полного забвения -- в место просто скорби. Уходя, я постепенно ощущал летнее тепло, и по чуть-чуть, словно сквозь истончающуюся преграду, различал стрекот кузнечиков и чириканье птиц. Я шел и думал о том, как различаются люди в смерти. Одних, возможно, помнят, хотя бы изредка, хотя бы иногда. О других воспоминаний нет и не будет -- ни когда, ни у кого.

Шаги. Быстрые шаги раздались за моей спиной...

Остановившись, я обернулся... Чириканье и стрекот тут же застыли в воздухе и той самой застывшей нотой стали вкручиваться болью в мозг. Летняя стужа медленной волной протянулась по коже, поднимая дыбом каждый волосок. Воздух встал поперек горла.

Леха!

В десяти шагах от меня!

...

Он быстро приближался...

ГЛАВА 11,

в которой наш герой борется за свое сознание нестандартными способами

Я сидел дома, на кухне и... квасил по черному.

С того самого момента, как капитан Петров завез меня с кладбища домой, я уговорил бутылку коньяка и нашел общий язык с литровкой текилы. Лимон? Какой лимон, какой букет, какое послевкусие -- налил стакан, глотком выпил, выдохнул и... повторил сначала.

Сколько я пропустил таких стаканов, не знаю, но я был трезв -- ни малейшего ощущения опьянения. И Кот знал, что я трезв, иначе не стал бы он лезть ко мне, а значит, высококачественное дорогущее спиртное потрачено впустую.

Вообще-то я не пью, почти не пью, лишь за компанию, не часто, не много и в основном вино. Так что урон, понесенный нашим баром, можно объяснить лишь той скорбью, которой я напитался на кладбище, и тем чудовищным для моего разума взрывом, в мгновение разметавшим эту скорбь.

Леха подошел ко мне почти вплотную.

Я сразу же вспомнил, что помимо русой хлипкой бородки, забавного сплюснутого носа у него еще всклокоченная короткая стрижка. И сейчас все это, только что закопанное под землю, стояло в полуметре от меня, и смотрело полными печали, опухшими, покрасневшими глазами.

Стужа, проникшая сквозь мою кожу, кажется, не только вымораживала меня изнутри, но и замедляла само время.

"Леха?" -- я не мог воспринять ЭТО НЕЧТО как-то иначе -- пытался улыбаться.

А потом в той самой замедленности времени раздался звук, словно лопнул воздушный шарик: "Па-аф!" Затем еще раз: "Па-аф!", "Па-аф!". И каждый раз "Леха" вздрагивал, его губы, теряя улыбчивость, выгибались вниз, а в глазах импульсом проскальзывал испуг.

После третьего звука "парнишка" рванул вперед, мимо меня, бросив на ходу голосом Лехи: "Нам нужно поговорить, срочно".

Возможно, звучание его голоса, такого всамделишного, теплого и живого, вернуло мне ощущение реальности.

Я повернулся вслед за ним и даже хотел прокричать "Погоди!", но проклятие ботинок ожило и вцепилось в меня, принуждая не думать, а только смотреть на его ноги.

Те самые древние мокрые, ботинки -- не кроссовки, с каждым шагом удаляющегося "Лехи" они не только меняли свою форму и цвет -- они высыхали!

А потом вершина абсурда.

Раз -- и "парня" не стало!

Был -- и нет!

Исчез, как в долбаном фантастическом фильме. Лишь взметнувшееся облачко пыли и звук выплеснувшегося сжатого воздуха: "Па-аф!"

Сколько прошло времени -- не знаю. О чем я думал -- не помню. Что заставило меня обернуться -- не представляю.

На дороге со стороны зоны захоронения потерянных душ стояли три человека, и (вот оно, продолжение ирреальности) они оказались закутанными в светло серые балахоны, с головами, скрытыми под громадными ткаными капюшонами.

Помню, что я двинулся к ним. Зачем? -- Не представляю.

Помню, как облик ближайшего ко мне начал меняться, его словно окутало дрожащее марево, а балахон будто бы растворялся. Я успел отметить, что фигура под исчезающей одеждой -- женская, и тут раздались вскрики. Все трое вдруг побежали прочь от меня и вдруг -- "Па-аф", "Па-аф", "Па-аф" -- исчезли.

Вот тогда-то мои ноги и подкосились. Я сел там, где стоял: посреди дороги, в пыль.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я услышал и осознал приближающиеся шаги.

-- Ну, как вы? -- спросил сочувственный голос капитана Петрова у меня за спиной.