Читаем Смута полностью

Смута

Пришлось закрыть ворота. Ярославцев было много, стрельцов мало. Шляхтичи явились к Юрию Мнишку за оружием. Царь Шуйский позволил шляхтичам не сдавать сабли и кинжалы властям, но, чтобы предотвратить кровавые столкновения между русскими и поляками, повелел держать оружие под замком, ключи от которого хранились у сандомирского воеводы под его полную ответственность.

Юрий Мнишек, слыша угрозы за тыном своего двора, был готов исполнить просьбы шляхтичей, но к осажденным на выручку подошел с конным отрядом воевода Ярославля князь Федор Борятинский.

С польской стороны к народу вышел Станислав Мнишек, просил прощения за безобразия кузнеца, обещал наказать виноватого плетьми и тюрьмой.

Ярославцы сердились, но ослушаться своего воеводу не посмели. Пан Струсь уцелел. Его посадили в чулан на цепь, позвали стрельцов, удостоверили, что возмутитель покоя наказан. Однако ночью в доме шло буйное веселье. Шляхтичи в очередь шли в чулан, пили со Струсем, пели, хаяли русское, славили польское.

А от Борятинского наутро прислали три воза рыбы: кушайте ради дружества. Вот вам осетры, стерлядка, судаки, для ушицы сладкая мелочь – язи, ерши, щучки, подлещики, голавлики…

14

Марина Юрьевна могла заснуть только днем, ночью в постели металась, часами сидела перед замерзшим окном. Желание было таким нестерпимым, что она даже на отца не могла смотреть: глаза блудили, стыднее некуда.

Поутру, поднявшись с постели, она снова ложилась поверх кружевного покрывала и выдавливала из памяти видения ночей, проведенных с Дмитрием.

Барбара Казановская, спасая повелительницу, проявила замечательную сметливость и сноровку. Начальнику караула шепнули о непростой болезни царицы, о тоске-сухоте. Стрелецкий начальник, всполошась, рассказал о болезни Марины Юрьевны жене, жена побежала к соседке, соседка к соседке, и наконец было указано на сильную знахарку в Толчковской слободе. В этой слободе толкли кору для дубильного дела. Тот, кто дружен с лесом, с деревом, – себе на уме, из слобожан многие знали тайное слово.

Знахарку из самых сильных привез на польский двор ухарь ямщик. Ямщика повели в людскую, а оттуда Барбара доставила его в покои царицы. Уговор с ним у Барбары был строгий: госпожа за стол пригласит – пей и ешь, в постель положит – ублажай, но маски с лица госпожи не снимать, ни о чем не спрашивать, недовольства не выказывать.

Знахарку Барбара сама приняла. А «ямщиком» был чернобровый стрелец. Как увидел он алые губки под бархатной черной маской, да кожу белую, да волосы волной – так обо всем и догадался. Юная дева, однако, помертвела перед ним, и, даже не поглядев на стол, на яства и вина, взял он красавицу на руки, отнес в постель, а что дальше делать, усомнился. Тихо царственная лежит, как неживая. Уйти, не уйти? Да ведь не для того зван. Посомневался, посомневался, а из-под маски глаза так и тянутся к нему, так и молят…

Пожалел стрелец таинственную просительницу, как мог, пожалел. И так его дева целовала, так его гладила, что и не ушел бы он от нее, но стукнули в дверь.

Стрелец – человек военный, мигом собрался, на постель не оглядываясь, оберегая полюбовницу свою потаенную от своего нечаянного нескромного взгляда. А она сама из постели выпрыгнула, как есть ни в чем! Налила вина пресладчайшего в серебряные чары. Одну чару поднесла, другую сама пригубила. Он-то не стал уж церемониться, до дна хватил. И она ту чару за пояс ему положила. Тут еще раз стукнули. Махнула ему полюбовница белой ручкой, и пошел он за дверь, а там его в людскую, в тулуп, во двор. Сани уж запряжены, знахарка в санях пресердитая. – Где тебя носит, мужик? Заспался, что ли?

– Да заспался.

– Ну так поехали!

– А чего стоять? Поехали.

Отворились перед санями ворота и затворились.

А Марина Юрьевна весь вечер песенки пела… Тут пожаловал к ней сандомирский воевода, загадочный, как сфинкс.

– Шубу надень, доченька! Хочу тебе кое-что показать на дворе.

Марина Юрьевна встревожилась, глянула на Барбару, но та – сама безмятежность.

Вышли на задний двор. Комнатный слуга воеводы, размотав холстину, поставил перед паном Мнишком снегоступы! Пан Мнишек надел их и пошел по снегу, по сугробам, нисколько не проваливаясь.

– Поняла? – спросил пан Мнишек, сверкая глазами.

– Нет, батюшка.

– О женский ум! – Отец возвел глаза к небу. – Добудем снегоступы для каждого из нас и можем уйти в леса.

– В леса?! – удивилась Марина Юрьевна.

– В леса, в поля! В Речь Посполитую!

Марина Юрьевна согласно кивнула головкой, и поспешила к себе, и хохотала в покоях своих, да так, что и строгая Барбара Казановская рассмеялась.