Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

Друзья обнялись и выпили. Горчило во рту, не столько во рту — на сердце.

«Опять по карманам, — с досадой думал Ваня. — И когда это кончится…» Но прислушался к рассказу Аркашки.

— Да мы, Вань, через чердак пойдем. Я смотрел, доска одна ходит, вынуть и вниз. Ты не думай, дело верное. И на Кавказ. А попозже Маньку выпишем.

— Это мы обдумаем, Аркаша. Налей-ка, Мань. — И крякнул: — Ох! Зуб дернуло!

— Дай-ка платком перевяжу, — засуетилась Маня. — Спиртом пополощи, уймется…

Друзья пошли осматривать местность, чтобы решить, работать в сберкассе или нет.

— Ванюшка! — окликнула Маня вслед. — А … с костью что делать-то?

— А! — махнул рукой Чмотанов. — На печку сунь.

* * *

Несмотря на будний день, улицы Голоколамска на глазах закипали возбужденной толпой. Милиция жалась к отделению, неуверенно прикрикивая издали:

— Шли б работать, чего по-пустому языками трепать!

— И тут встал он и говорит: хватит народ притеснять! Одних буржуев, говорит, скинули, теперь вы, говорит, на шею сели.

— Точно, точно. Чтоб, говорит, всех министров к завтрему в слесаря отдать.

— Так что ж, воскрес, значит? А в Бога-то не верил!

— Дурак! Он-то, афей, десяти праведников стоит![27] — сказал лучший плотник города.

— Ну, Томка, а дальше что?

— Ну, тут все начальство и убежало. Главные, говорят, в Америку на танке уехали.

— Через море-то? — скептически сказал лектор по распространению знаний Босяков.

— У них все есть, не беспокойся. А потом говорит: всем по двести рублей оклад, мануфактуры по десять метров, квартиры всем выправить. Чтоб, говорит, населению никакого гнету. И пусть, говорит, неп будет полный[28].

— А еще проводник с поезда говорил, будто насчет водки распорядился.

— В первую очередь. Чтоб, говорит, снова старые деньги были[29] и чтоб поллитровка пять рублей стоила. Полтинник на новые[30].

— Чудесное дело!

— А военные тут и задумали: танки на него выкатили. А он идет и улыбается. Махнул рукой раз — половины танков и нету, махнул другой — глядь, а один генерал уже с другим бьется. Во как!

— А он?

— Распорядился он и пошел по Рассее смотреть, как народ живет. В скором времени вернусь, говорит, вплотную делами займусь.

— Все это сплетни и враждебные слухи, — разъяснял лектор Босяков. — Как это может воскреснуть мумия?

— Это кто мумя?! — всполошились бабы. — Это для тебя мумя! Отъел брюхо-то, да народ и дурачишь. А тут в магазин пойдешь — мыло да консервы, да и то, если есть! Сам-то за пальтом в Москву ездишь, а нам некогда, работаем! Ишь, расфуфырился! Ужо объявится у нас, то-то тебе работу подыщет!

— Иди-ка, парень, — сказал лектору мужик в телогрейке. —За такие слова зубы ломают.

— А я что? — смутился распространитель знаний, поправляя кашне и пыжиковую шапку. — Только по всем законам физики такого быть не может.

— А по какой физике в магазине колбасы нету? — насел мужик . — «Все знаю, знаю», — передразнил он. — Чего же ты не знаешь?

Подошедшие толпились вокруг лектора, потихоньку потыкивая его кулаками под ребра.

— Милиция! — истошно заорал распространитель знаний. — Убивают!

Тут всё и началось.

Навстречу трем испуганным милиционерам бросилась людская стоножка.

Смертельно побледнели блюстители и побежали к огородам.

* * *

Председатель горсовета Члеников, промахиваясь дрожащим пальцем, звонил в воинскую часть.

— Кто это? Снегирев? Ты-то мне и нужен. Пришли батальон, черте-что в городе происходит.

— Не могу, — сказал Снегирев, — в баню идем.

— Какая к черту баня?! Бунтуют у меня!

— Ну и что? — злорадно сказал Снегирев. — Помнишь, я машину тесу у тебя просил, ты мне что сказал? А?

— Снегирев! Я жаловаться буду! Я до обкома партии дойду! Нет у меня тесу!

— А у меня солдаты тоже люди.

— Снегирев, пойми, нет у меня теса, нет! Н у, ладно, дам я тебе два кубометра!

С треском вылетела дверь в кабинете и сшибла Членикова на пол.

Из окон исполкома полетели стулья и пишущие машинки. Вслед за ними, вздымая снежную пыль, попадали депутаты трудящихся. В пробежавших по переулку товарищах в одном нижнем белье с восторгом признали начальника милиции и первого секретаря горкома.

Рассеяв власть, жители бросились к магазинам. Ваня и Аркаша хохотали, любуясь упразднением порядка: стихия была друзьям по сердцу.

И вдруг толпу, мчавшую мимо похитителя головы, повело, и она замерла, уставившись на Ваню и Аркашу.

Оба смутились.

Город смотрел и видел бессмертные дорогие черты того, кто поднял Россию на дыбы.

— Он! — истерически закричала учительница начальных классов.— И щека перевязана, чтобы не схватили ищейки!

Буря оваций грянула на площади перед сельпо. Раздались крики: «Ильич с нами!».

— Аркаша, пора уходить.

— Затопчут, Вань. Речь скажи для виду.

Ваня залез на пивную бочку. Говорить речи ему часто не приходилось, всего дважды в качестве последнего слова.

— Товарищи! — загремел его могучий голос. — Да, я воскрес. Пора навести порядок…

(«Картавь, картавь, Ванька, затопчут!» — шипел Аркаша).

…И мы наведем погядок. Наш габочий погядок. К чегту милицию и пгокугатугу! Долой следственные ог'ганы! Мы можем жить без надсмотгщиков. И будем жить без них, дагмоедов.