Смысл ночи

Хотя мисс Картерет тоже была в темной вуали, ее нельзя было не узнать по высокой изящной фигуре и грациозной осанке. Она оставалась спиной ко мне, но я живо представлял прекрасное бледное лицо, каким оно впервые явилось моему взору в свете предзакатного октябрьского солнца. Я смотрел на нее, идущую к церкви под руку со спутницей, и снова думал о том, как первую же секунду нашего знакомства я увидел во властном взгляде черных глаз все, о чем когда-либо мечтал, и все, чего боялся когда-либо. Мисс Картерет шла с низко опущенной головой, тяжело опираясь на руку мадемуазель Буиссон, и все в ней явственно свидетельствовало о глубоком страдании — а я мучительно переживал за нее и изнывал от желания утешить ее в горе о возлюбленном отце.

Когда все вошли в церковь и орган заиграл торжественно-печальную мелодию, я покинул свое укрытие под платановыми ветвями, не спасающими от дождя. В портике я остановился. Хор запел перселловский гимн «Среди жизни мы смертны»[227] с его страдальческими диссонансами. Скорбно-сладостные созвучия, разнесшиеся под сводами церкви, исполнили мое сердце невыразимой болью, и гневные слезы подступили к моим глазам при мысли о человеке, чья праведная и полезная жизнь была оборвана столь жестоко. Раздался густой голос доктора Даунта, нараспев произносящий строки из Евангелия от Иоанна: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли сему?»[228]

Я продолжал стоять в портике, когда собрание скорбящих начало хором читать девяностый псалом, «Domine, refugium», где псалмопевец сетует на бренность и краткость земной жизни и на страдания, неотделимые от нашей греховной природы; а когда они дошли до стиха, где Моисей говорит о Боге, положившем беззакония наши пред Собою и тайное наше пред светом лица Своего, я взял зонтик и воротился обратно на погост.

Спустя некоторое время я услышал, как дверь церкви отворилась. Сейчас состоится погребение мистера Картерета. Я спрятался в дверной нише под колокольней и оттуда стал наблюдать, как похоронная процессия под дождем медленно следует по погосту к куче свежей земли, отмечающей последнее пристанище Пола Стивена Картерета. Лорд Тансор шел сразу за гробом, похоже, не замечая неослабевающего дождя; в нескольких шагах позади, в ногу с ним, торжественно выступал Феб Даунт, точно солдат на параде. Один за другим скорбящие и сопровождающие лица начали собираться у могилы.

Это было в высшей степени печальное зрелище: дамы в траурных нарядах из бомбазина и крепа жались под зонтами, джентльмены в цилиндрах с черными лентами, трепещущими на ветру, стояли кто прямо под дождем, кто под раскидистыми ветвями кладбищенских тисов; наемные участники похорон, предоставленные мистером Гаттериджем, — иные под хмельком — с несчастным видом сжимали в руках свои жезлы и насквозь промокшие плюмажи; и носильщики, предшествуемые внушительной фигурой доктора Даунта, несли простой деревянный гроб к зияющей в сырой земле яме. Все, все здесь наводило на мысль о тленности земного бытия. Все, все здесь было черным, как дымчато-черное грозовое небо над головой.

Я осознал, что не в силах оторвать глаза от гроба, и перед моим умственным взором вновь возникло зверски изуродованное лицо мистера Картерета, некогда румяное и добродушное. А теперь бренные останки славного джентльмена упокоятся в слякотной яме. Никогда еще не испытывал я такой безысходной и безутешной печали при виде участи, уготованной всем нам. Мне невольно пришло в голову, что покойный секретарь и есть донновский «частный человек, отошедший дел, который думал, что отныне и навек будет принадлежать только самому себе», но который после смерти «должен во прахе своем стать на обозрение публике» — сколь уместный и страшный образ! — и «прах его будет смешан с пылью любой проезжей дороги, любой навозной кучи и заключен в любой луже, в любом пруде». По мнению проповедника, «вот самое презренное бесчестие, самая страшная и окончательная отмена человека, которую мы можем представить».[229] Сейчас я обдумал данное утверждение — и согласился с ним.

Мисс Картерет вышла из церкви, все так же опираясь на руку мадемуазель Буиссон, и теперь обе молодые дамы стояли рядом с доктором Даунтом, уже произносившим заключительные слова заупокойной службы.

— Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями. Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. Среди жизни мы смертны…