Смысл вопроса

И все же, вопрос «в чем смысл жизни?» не является чисто риторическим или ритуальным, наподобие вопроса «как дела?» У задающего вопрос «как жизнь?» нет намерения выслушивать ответ, поскольку цель вопрошания тут в том, чтобы обозначить коммуникацию. Это проверка работы канала связи: в микрофон, чтобы проверить его говорят «раз, два, три», а чтобы зарегистрировать наличие друг друга говорят «как дела?». Но задающий вопрос «в чем смысл жизни?», если уж он его задал, не просто имеет намерение выслушать ответ. Он, спросивший, ждет этого ответа, и проигнорировать его ожидания порой так же нелегко, как и смутить одного из малых сих. Впрочем, столь же трудно эти ожидания оправдать. И тут мы, наконец, вплотную подходим к смыслу проклятого вопроса. То есть, относительно смысла жизни, смерти или, скажем природы мы можем сказать лишь, что смысл этот, имеющийся или отсутствующий не может быть выражен в виде ответа на вопрос «в чем смысл жизни?». Но зато сам вопрос обнаруживает смысл, хотя и несобственный, совершенно не зависящий от содержания ответа и связанный лишь с готовностью отвечать всерьез. Пора сказать, в чем он.

Смысл вопроса — в совершении жертвоприношения Логосу. Ведь никто из участников действа не выигрывает с точки зрения ratio. Менее знающий не становится более знающим, наоборот, его ленивый разум, говоря словами Канта, получает патетическую поддержку. Признанный философ, или властитель дум, взявшийся отвечать на вопрос в режиме on line, попросту восходит на алтарь всесожжения: хотя добрые самаритяне и внимают ему, но и они, слушая лепет, лишь утверждаются в ценности собственных соображений на этот счет. А уж референтная группа, если суммировать ее реакцию (нормальную реакцию РЛЛ-), провожает в последний путь одного из своих лидеров. Редко кому удается задуматься над истинным смыслом происходящего.

Да, величие и философская строгость системы Канта всецело опирается на правильную форму удивления. Саму философию можно определить как правильную форму удивления, и начинается она с точного порядка вопрошания, с отсеивания псевдовопросов или перевода их в аутентичную, внятную форму. Именно то, что «Критика чистого разума», одна из величайших книг европейской метафизики, посвящена ответу на вопрос «как возможно синтетическое суждение a priori?» делает ее настольной книгой всех тех, кто знаком с философией не понаслышке. При этом Кант отнюдь не обходит молчанием вопрос о смысле жизни, он непосредственно рассматривает его в своей третьей критике. Рассмотрению данного вопроса предшествуют около тысячи страниц критической философии. Для всей немецкой классической философии вообще этот вопрос по порядку вопрошания есть вопрос третьего тома — не в этой ли достойной восхищения выдержке состоит непреходящая значимость немецкой классики?

Однако, и удивительная выдержка настоящих философов, и не менее удивительное терпение тех, кто им внимает, оплачены приносимой жертвой, жертвоприношением прямого ответа, банальностями и нелепостями вышедших в тираж властителей дум и восторженных стражей духовности. Для того, чтобы Кант или Гуссерль могли спокойно писать свои тысячи страниц, требуется, чтобы от их имени, или от имени философии, кто-то давал щедрые обещания и мудрые советы. Как иначе завербовать в философию неофитов, если по сей день верны слова Аристотеля, что «из всех наук философия самая бесполезная, но лучше ее нет ни одной»? Конечно, имитаторов позы мудрости всегда было предостаточно, но и подлинные мыслители восходят на алтарь всесожжения, когда наступает их час. Они привычно адресуются urbi et orbi, Риму и миру — но «Рим» их уже не слушает и не слышит (ибо положительная проба, РЛЛ+, засвидетельствована самим фактом попадания в ловушку), зато с особым вниманием слушает мир, Ойкумена бесчисленных варваров Абсолютного Духа. Варвары слушают и проникаются: как это мудро — посадить деревце, построить дом, сеять разумное, доброе, вечное… Но еще важнее — поспорить о смысле жизни — оказывается, у философов это принято…Так ойкумена приобретает уважение к философии, а вопрос о смысле жизни — смысл.