Смысл жизни: учебное пособие

Элизиум в древнегреческой мифологии – страна сказочного блаженства. Разве может человек жить ради «Элизиума теней»?

Н.А. Некрасов недоумевал:

И судьбу потихоньку корю:
«Для чего-де меня, горемычного,
Дураком ты на свет создала?
Ни умишка, ни виду приличного,
Ни довольства собой не дала?»
(Застенчивость. 1852)

В 1912 г. на вопрос о смысле человеческой жизни А.А. Блок как будто отвечает: «В счастии». Но, увы, оно оказывается недостижимым:

Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, – который раз?

Пустой вселенной нет никакого дела до наших мечтаний о счастье. Ей вообще нет никакого дела до нашего существования. Потому что она мертвая. Вот почему она обессмысливает нашу жизнь, превращая некоторых из нас в мертвецов, притворяющихся живыми, но:

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...

К.Д. Бальмонт, потеряв надежду на то, что ему кто-нибудь объяснит, в чем смысл человеческой жизни, сокрушенно заявил:

И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я ее не знаю, —
Всю смену дней, всю красочность картин,
Всю роскошь солнц и лун я проклинаю.

А какой ответ на вопрос о смысле человеческой жизни дали наши прозаики?

«А для лучшего, милок», – ответил горьковский Лука. И неприкаянному человеку об этом приходилось слышать, но «Зачем?» в его душе все-таки болит и болит. Но самое любопытное, что он как будто даже и привыкает к нему и к боли от него, а иногда даже начинает думать, как В.В. Розанов: «Болит душа, болит душа, болит душа... И что делать с этой болью – я не знаю. Но только при боли я и согласен жить... Это есть самое дорогое мне и во мне» (В поисках смысла / сост. А.Е. Мачехин. М., 2004. С. 96).

Это не мазохизм. «Самое дорогое» потому, что за болью, о которой говорил В.В. Розанов, стоит вопрос далеко не праздный – пусть мучительный, пусть изнуряющий, но вместе с тем и возвышающий русскую душу над прагматической действительностью. Вопрос этот: «Зачем?». В России он заканчивался для многих не чем иным, как неприкаянностью – может быть, самой главной героиней русской классической литературы.

Представлены, конечно, в русской классической литературе и герои «прикаянные», т.е. люди, нашедшие свое место под солнцем: пушкинская Татьяна, гоголевский Чичиков, гончаровский Штольц, тургеневский Базаров, Алеша Карамазов у Ф.М. Достоевского, Дмитрий Нехлюдов у Л.Н. Толстого, Павел Власов и его мать у А.М. Горького. Но отчего же так случилось, что более выразительными, более яркими в нашей литературе в конечном счете оказались герои неприкаянные? Не то, например, у французов. У них на первом месте стоят герои, знающие, чего они хотят, – у Стендаля, у Бальзака, у Золя... Русским же писателям оказался милее человек по преимуществу неприкаянный. Об этом говорят даже названия многих их сочинений: «Евгений Онегин», «Герой нашего времени» (т.е. Печорин), «Обломов», «Рудин», «Дядя Ваня», «Клим Самгин» и др. Целую обойму неприкаянных дали нам Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой. Как решают их герои главный нравственный вопрос: как жить?

Этот вопрос расщепляется на два: как думать и как поступить? На первый план подобное расщепление излишне: мы поступаем так, как думаем. Увы, сплошь и рядом мы поступаем не так, как думаем поступить. Разрыв между внутренней жизнью и внешней стал у Ф.М. Достоевского предметом художественного изображения. Его герои переживают этот разрыв мучительно и пытаются находить способы для его преодоления.