Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х

С этим согласуется и отношение к Сталину. Даже в 1989 году его имя замыкало первую десятку «самых выдающихся людей всех времен и народов» (его отметило 12 % опрошенных); в 2003-м он стал уже вторым в этом списке после Петра I, и за него высказались 40 %. Потом значение этой фигуры несколько снизилось, и в 2008 его отнесли к «самым выдающимся» 36 % взрослого населения страны; зато с 2000 года втрое выросло число людей, которые относятся к Сталину с безразличием (с 12 до 37 %).

Сложилась новая картина мира с особым местом в ней России?

Все та же картина страны, со всех сторон окруженной врагами, что и в советское время. Считали, что у нашего народа, нашей страны есть враги, в 1994 году 41 % опрошенных (никаких особых врагов не видели почти вдвое меньше россиян — 22 %), а в 2003 году — уже 77 % (им противостояли 9 %). Золотой век России оказался перенесен в прошлое: дореволюционное, сталинское, но более всего — в брежневское. По сути, восстановилась официальная конструкция истории позднесоветских лет. Рамки и канва все те же: начало — Октябрьская революция, пик — Победа в Великой Отечественной войне; но теперь появился и конец — распад СССР.

В этой исторической картине места августовским событиям просто не было.

Что значит «не было»? Такое событие трудно совсем выкинуть из головы…

Примерно две пятых, а временами и две третьих в последние годы либо не могут вспомнить своих реакций 1991 года, либо ссылаются на то, что не сумели тогда разобраться в ситуации. Членов ГКЧП не полюбили — их просто начали забывать. Половина опрошенных не в силах припомнить хотя бы одну фамилию этих людей.

Честно говоря, их и трудно вспомнить: какие-то бестолковые оказались люди…

Не могут вспомнить людей и по другую сторону баррикад, а там были и яркие личности…

Подавляющее меньшинство видит теперь в тех событиях победу демократической революции, покончившей с властью КПСС (в 2010 году — 8 %), большинство же (43 %) считает это просто эпизодом борьбы за власть в руководстве страны, а 36 % — событием, гибельным для народа и страны. Соответственно, Горбачев в таком сюжете «растерялся, выпустил власть из рук», а Ельцин «использовал смуту», чтобы эту власть захватить в свои руки. Для них сегодня участников событий ровно двое: Горбачев и Ельцин.

А где же народ и активные действия российского руководства, победившие ГКЧП?

Уже через десять лет после событий эти решительные действия и их роль в подавлении путча признавали лишь 9 % россиян (вместо 55 % в 1991 году). Народ сочли победителем в 1991 году 57 %, а в 2001-м — только каждый пятый.

Три точки, из которых могла вырасти совсем другая жизнь

Это уже какой-то другой народ…

Можно сказать и так. Изменился смысл и контекст событий.

Августовские события естественно вписывались в определенную траекторию развития страны, выводящую ее (казалось, навсегда) из тоталитаризма. На этой траектории три опорные точки: победа в войне — ХХ съезд с разоблачением культа личности — августовские события 1991 года. Победившие фашизм солдаты и лейтенанты, в большинстве вчерашние крестьяне, рассчитывали на «перемену участи».

Очевидно, Сталин поэтому всячески стремился снизить статус фронтовиков, не признавал День Победы всенародным праздником и тихо изводил инвалидов войны — как живой упрек его гению полководца…

А для фронтовиков, особенно тех, кто образованней, связь между победой в войне и хрущевской «оттепелью» была несомненной. Казалось, тогда начали сбываться их надежды, которые, в частности, породили «лейтенантскую прозу». Связь между победой и «оттепелью» была осознана и в молодежной прозе конца 1950-х — начале 1960-х, например в романе В. Аксенова «Коллеги», в рецензии С. Рассадина, в которой и была выведена формула «шестидесятничества». ХХ съезд можно толковать как симптом и символ поворота к возможным изменениям — к другим порядкам в стране, к другому месту страны в мире. Он ожил во время поздней перестройки: опросы 1989 года дали максимум высоких оценок Запада, представители власти в тот момент отказались от мифологии и риторики «особого пути», память о сталинских репрессиях пробуждалась и поддерживалась печатью, радио, телевидением. За всем этим, понятно, стояла «оттепельная» интеллигенция со своим самосознанием, интерпретацией истории, ценностями.

Столь же несомненной была для участников августовских событий 1991 года связь этих событий и с победой в войне, и с «оттепелью». В коллективном сознании как будто бы могла, имела шанс сложиться символическая цепочка событий, выводящая из тоталитарного порядка.