Сначала я был маленьким

Мамина энергия продолжала воплощаться в "домашней передислокации". Она постоянно передвигала мебель - все время "переезжала" по комнатам. В этой огромной квартире сначала жило так много народу, что его никто и не считал, потом "птенцы" стали постепенно разлетаться. Остались трое: мама, папа и Катя. И вот теперь мама осталась с Катей. Друзей становилось все меньше - иных уж нет, а те...

В последний раз я говорил с мамой по телефону в 17 ча сов 21 ноября 1981 года. Я сказал ей, что на днях приеду в Ленинград.

- Когда, Петенька? - радостным, молодым голосом спросила мама.

- Думаю, числа второго декабря,- ответил я.

- Так долго...

А рано утром 22 ноября почтальон принес телеграмму: "Мама умерла 21 ноября в 10 часов вечера. Катя".

Прощались с мамой в фойе Пушкинского театра. Пришло очень много народу. Пришли работники всех цехов театра: костюмеры, гримеры, портные, рабочие сцены - они очень любили Ирину Мейерхольд, любили с ней работать. Любили ее за сострадание, за доброту. Любили за ее любовь к Васечке.

Замечательные прощальные слова нашли И. О. Горбачев, О. Я. Лебзак. Декан института С. П. Кузнецов сказал: "Дочь гения, жена таланта, Ирина Всеволодовна сама была крупным художником, незаурядной личностью, красивым человеком".

СНАЧАЛА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ...

Самый первый момент (или самый ранний эпизод) моей жизни, который я помню,- это встреча с Бабой Ягой.

Около каменного дома стояла скамейка, на ней сидели моя бабушка Анна Ивановна, наша соседка Хрусталева, а я ходил по этой скамейке вдоль стены. В конце скамейки было окно. Я заглянул и встретился взглядом... именно с ней, с Бабой Ягой! Я очень испугался, побежал по скамейке к бабушке и зарылся в ее коленях. Это я помню. А как до этого мне рассказывали сказку про Бабу Ягу - не помню.

По рассказам моих близких, это могло быть только в Новосибирске, а значит не позднее 1945 года. Следовательно, мне не было еще двух лет. (Спустя почти 50 лет я был в Новосибирске, нашел наш двор - и сердце "екнуло", когда подошел к окну Бабы Яги. Правда, скамейки теперь там нет).

До этого случая был тот, которого я не помню. Но о нем часто-часто рассказывали мои родители. Как-то они вернулись с концерта из госпиталя, где им "в награду" дали какую-то емкость с чистым спиртом. Дома собрались актеры, которые были на этом концерте (Адашевский, Борисов, Березов, Киреев, Лебзак) и решили "согреться" этим спиртом, не разводя его водой. Налили всем по маленькой рюмочке. Я сидел у папы на колене, несколько "на отлете". В тот момент, когда папа накладывал в свою тарелку какую-то закуску, я схватил его рюмку и... Все вокруг меня забегали - ведь я задохнулся, слезы брызнули из глаз; бабушка совала мне в рот грибочек маринованный... Я отдышался, отсморкался в папин платок, вздохнул и сказал: "Ище".

Это было зимой сорок пятого. Еще шла война.

Как рассказывала мама, говорить я начал сразу и очень много, едва мне исполнился один год и два месяца. Когда я заболевал (а это было очень часто), я не плакал и не капризничал, а очень веселился, смеялся по каждому поводу и без оного. Очень долго (так долго, что и я помню это) меня смешило слово "на ночь". Я заливался таким смехом, что взрослые боялись, как бы со мной чего не случилось. Причина этого мне была ясна всегда, а взрослые понять не могли. Дело в том, что одну нашу родственницу звали Нана (ее полное имя Донара). И мне было смешно, что говорят не "Нана", не "Наночка", а что-то между этим - "На ночь".

Лето сорок пятого, когда мы вернулись из Сибири, мы проводили у друзей моих родителей Кронида Николаевича и Матильды Филипповны Ивановых. Кронид Николаевич был композитором, и каким-то образом они были связаны с Выборгским театром, которым руководили мои родители (в этом театре играл весь "новосибирский" курс Ленинградского театрального института, который привезла мама, а также участники самодеятельности из Дворца культуры имени Кирова - Бронислава Тронова, Михаил Львов, Юрий Каюров, теперь уже знаменитые артисты). Дача Кронида и Матильды была под Выборгом. И там у них поместилась вся наша огромная семья: папа, мама, бабушка Анна Ивановна, тетя Лара (вдова папиного брата, Петра Васильевича Меркурьева), ее трое детей - Виталий, Женя, Наташа, которые жили в нашей семье с 1939 года, после гибели дяди Пети, мои родные сестры Анна и Катя, нянька Маша Лебедева, жившая в нашей семье с довоенных времен. Вероятно, очень добрые и сердечные люди были Кронид Николаевич и Матильда Филипповна. Ведь время было голодное.

Из того лета помню два эпизода. Один - когда я сломал ногу (упал с крыльца), а второй - когда мне с этой ноги снимали шину. Шину мама с тетей Ларой изготовили из картонки, на которой был изображен тигр, обвязали мокрой тряпкой, а когда шину снимали, то оказалось, что тигр пропечатался на этой тряпке.