Сначала я был маленьким

Наша дружба с Сережей Дрейденом несколько ослабевала с 1958 года. Я зимой заболел воспалением легких, которое перетекло в туберкулез, и меня "сослали" в туберкулезный санаторий "Пионер" в Крыму, где я пробыл более полугода, за которые произошли переломные события: Сережа окончил школу, поступил в Театральный институт на курс Татьяны Григорьевны Сойниковой, и зажил взрослой жизнью. Он изредка писал мне в санаторий письма, но интересы у него уже пошли по профессиональному руслу, появились новые - уже взрослые - друзья, а я так и остался младшим братом. Я не понимал этого, обижался на него. Обвинять Сережу не в чем - он не предал нашу дружбу, он просто стал мне покровительствовать. Он рано женился, родилась у него дочь Катерина (он только так ее называл). Напряженными стали его отношения с Зинаидой Ивановной, с которой я продолжал дружить. Сергей сначала переехал к жене, потом стал разменивать квартиру Зинаиды Ивановны (в этом ему помогал его отец, Симон Давидович, бывший в то время уже в разводе с Зинаидой Ивановной), закрутила Серегу суета семейной и студенческой жизни, потом, в 1965 году, я переехал в Москву, и не встречались мы с ним с тех пор почти никогда. В 80-х годах я получал от Сергея чудесные остроумные открытки - но и только. Но сердце мое помнит детство, помнит ту восторженную привязанность, и не хочет мириться с тем, что прошло это безвозвратно.

Ну а продолжение, которое я уже написал выше, показывает, что сердце мое добилось гармоничного продолжения нашей дружбы.

* * *

Когда у родителей закончилась работа в Большом драматическом театре над зоринскими "Гостями", для мамы опять потянулись трудные дни: все ее обращения в "высокие инстанции" по поводу работы оставались безответными, все хлопоты - безрезультатными. Все обещали помочь, но никто не помогал. Ее состояние тогда можно охарактеризовать одним словом: "отчая ние". И в семье нашей наступило тягостное ожидание чего-то. Но это "что-то" никак не приходило, а приходили новые беды. И главная беда постигла нас осенью 1955-го.

КАТЯ

Прости, Катюша, но из песни слова не выкинешь. Прости, что расскажу все, как было,- ведь без этого многого не понять. Да и что скрывать нам, жившим так открыто, что только ленивый не знал, что в семье Меркурьева происходит!

Я очень хорошо помню, как она, беда эта, начиналась. В том году произошло слияние женских и мужских школ. И Катя перешла в мою, 203-ю школу. Училась она на два класса старше. В школе ее приняли очень хорошо и это естественно: характер у Катюши был удивительный! Мягкая, добрая, ласковая и сострадательная. Училась Катюша неважно - была заторможенная, терялась при ответах у доски. Но была талантлива во всем, что связано с движением, а также в рисовании. Пластика у нее была удивительная! Сложена просто совершенно. В раннем детстве ее не приняли в хореографическое училище только из-за роста - она ведь дочь своих родителей!

Родилась Катюша 25 января 1940 года. Шла финская война. А весь период, пока мама была беременна Катей, проходил чрезвычайно нервно в нашей семье: весной 1939 погиб папин брат Петр Васильевич; в июне был арестован Мейерхольд; в июле - убита жена Мейерхольда, Зинаида Райх; осенью арестован другой брат отца - Александр Васильевич (правда, перед самым новым, 1940-м годом его выпустили).

Родилась Катя, а через полтора года началась война, эвакуация и прочие "радости", которые, конечно же, не очень способствуют укреплению психики.

И мама, и папа Катюшу очень любили. Папа, когда Катенька была совсем маленькой, подбрасывал ее и говорил какой-то набор абракадабры, который обязательно заканчивался вопросительным "а?". Катюша подумала, наверное, что именно так надо разговаривать и ставила в тупик гостей такой примерно фразой:

- Акалипранакали лапаку макапу далали, а?

Мама отругала папу за такую "школу".

Я опускаю почти 15 лет Катиной жизни - так или иначе о них будет сказано, а перехожу к тому страшному моменту, который, можно сказать, стал едва ли не самой большой драмой в жизни нашей семьи.

Это было самое начало учебного года. Осень 1955-го. Каждое утро для Кати сборы в школу становились огромной молчаливой проблемой. Когда ее будили, в глазах у нее была тревога и еле сдерживаемые слезы. Она почти не разговаривала (просто не разговаривала!). Подолгу стояла около стены, на которой была развешана наша одежда. Ее подгоняли: "Катя, в школу опоздаешь!" Она вздрагивала и начинала медленно, как в рапидной съемке, одеваться. Завтрак проходил в таком же темпе. Но с каждым днем она ела все хуже и хуже, подолгу, с каким-то страданием в лице, рассматривала каждый кусочек, тяжело вздыхала. Движения ее стали неверными (это у Кати-то! У которой превосходная координация в танце, и в плавании! А по плаванию у нее разряд!)

В школе она задумывалась и не слышала, как ее вызывают к доске. Однажды на уроке конституции она вдруг разразилась речью:

- Какая же это конституция, если моя мама не работает, а мой дедушка ни за что арестован?

Учитель, умнейший, добрейший человек Александр Менделевич Фрумкин, сказал: