Снафф

Вагинальные грузы, так называет их мисс Райт. Кольца с колокольчиками внутри. Крошечные дилдо. Тяжелые штуки в форме куриного яйца. Ходишь с ними весь день. Когда бегаешь в парке, или катаешься на велосипеде, или занимаешься домашним хозяйством.

Мисс Райт бежит дальше, перебрасывая каменный шарик из руки в руку. Каждый раз он приземляется на ладонь с гулким, тяжелым хлопком. Мисс Райт говорит:

— Вообще-то я люблю бегать, но мне не нравится, когда я гремлю.

Она говорит:

— Иногда я себя ощущаю баллончиком с краской. Камень с тяжелым хлопком приземляется ей на ладонь.

Я переворачиваю страницу. Очередная шестерка дрочильников.

Глядя на номер 600, мисс Райт говорит:

— Старина Бранч Бакарди… — Смотрит вдаль, на зеленый травяной горизонт, за которым исчезла собака, и говорит: — Этот керн-терьер… Маленький песик Терри, который снялся в роли Тото в «Волшебнике страны Оз»… Знаешь, он до сих пор с нами.

Когда собака умерла, ее владельцы сделали из нее чучело. В 1996 году это чучело продали на аукционе за восемь тысяч долларов.

Подлинный факт.

— Причем это был даже не мальчик. Тото-Терри была девочкой, — говорит мисс Райт. — И даже мертвая, эта девочка делает для людей неплохие деньги.

Что-то круглое и тяжелое уже ползет вниз по ее ноге, растягивая черный спандекс.

13 Мистер 600

Эта девочка, Шейла, она кричит — просит, чтобы все заткнулись. Сверяется по своему списку и говорит:

— Номер 21… Мне нужен номер 21.

Мы все затаили дыхание. Стоим, скрестив пальцы и навострив уши. Слушаем, не назовут ли наш номер.

Сверяясь по списку у себя на планшете, Шейла говорит:

— Номер 233 и номер 544.

Она машет рукой, чтобы эти трое поднимались на съемочную площадку, и говорит:

— Идите за мной, джентльмены.

На экранах вверху Касси Райт в накрахмаленной нижней юбке изображает впавшую в отчаяние, разочарованную красавицу с юга, которая никак не может вписаться в богатую семью своего мужа-плантатора. Этот чувак, ее муж, бывший игрок полупрофессиональной бейсбольной лиги, теперь методично спивается и так давно не исполняет супружеский долг, что Касси уже начала опасаться, что он голубой. Она постоянно злится на свекра, которого все называют Большим Папой, и на племянников и племянниц, которых она называет маленькими чудовищами. Водя руками вверх-вниз по белой атласной юбке, Касси говорит: «Я себя чувствую…» Она говорит: «Я себя чувствую сучкой на раскаленной крыше».

Потом этот фильм выходил под названием «Киска на раскаленной крыше».

А потом — под названием «Шлюшка на раскаленной крыше».

Предположительно педерастичного мужа играет Корд. Сидя в инвалидной коляске, он говорит: «Ладно, запрыгивай, Мэгги! Запрыгивай!»

Только туда, на экраны, никто не смотрит. Все наблюдают за Шейлой и тремя чуваками — ждут, когда они доберутся до верхней ступеньки, где Шейла проводит магнитной карточкой по замку, и дверь в киносъемочный павильон открывается с тихим щелчком. Мы все смотрим туда, прикрывая руками глаза — чтобы их не слепил яркий свет, бьющий из распахнутой двери, точечный свет прожекторов и заполняющий свет, сияние галогенных ламп и блеск майларовых отражателей, такой яркий, что больно смотреть. Но мы все равно смотрим. Лица, повернутые к двери — словно отсветы белых вспышек. Темные силуэты Шейлы и троих чуваков растворяются и исчезают в ослепительной белизне.

Чуваки смотрят, щуря глаза. Слепые, как кроты, мы глядим сквозь ресницы, но не видим вообще ничего, кроме разве что белой кожи на белой простыне, светлых волос и ногтей, поблекших под белым-белым, до рези в глазах ярким светом. Запах хлорки, аммиака, какого-то чистящего средства. И дуновение холодного воздуха из кондиционера.

В этой вспышке — серебряный крест на груди малыша и золотой медальон, который дала мне Касси, они оба сверкают, словно два крошечных зеркальца. Загораются на секунду. На один удар сердца.

Глаза чуваков только начали привыкать к свету, но дверь уже закрывается. Вот закрылась. Эта комната здесь, внизу, где мы ждем своей очереди — пол весь липкий от пролитого лимонада, и крошки картофельных чипсов прилипают к босым ногам, — теперь, после порции яркого света, эта комната кажется еще темнее, чем прежде. Один взгляд в сияющее ничто — и мы все ослепли.

Я прикасаюсь к медальону, который дала мне Касси, и говорю что-то тому чуваку с телевидения — чуваку с тряпичной собакой под мышкой.

Ко мне подходит малыш, номер 72. Спрашивает, можем ли мы поговорить.

— Только наедине, — говорит он, обращаясь к номеру 137. Малыш теребит кулон у себя на шее. Серебряный крестик. Вроде бы не сувенирный, а настоящий, церковный. Малыш говорит: — Мне нужно кое-что спросить у мистера Бакарди.

Готов поспорить на что угодно, этот чувак с телевидения, номер 137, он чем-то болен. Явно чем-то нехорошим. Он пожимает плечами и отходит от нас. Только недалеко. Буквально на пару шагов.

Я спрашиваю у парнишки, тыча пальцем ему в лицо:

— Слушай, малыш, ты пришел сюда, чтобы помочь нашей старушке или чтобы ее наказать?

Этот малыш — у него дрожат губы. Он качает головой. Нет. Он говорит:

— Я пришел, чтобы ее спасти.