Снафф

Зачем-то я рассказал своим приемным родителям о сегодняшних съемках, и они тут же набросились на меня и заявили, что если сегодня я выйду из дома, я им больше не сын, и назад можно не возвращаться. Они сменят замки и позвонят в местное отделение «Доброй воли», чтобы те приехали и забрали мою одежду, кровать и все вещи. Я не смогу забрать деньги со своего счета в банке, потому что они отложены на университет, и для того чтобы их снять, нужна подпись кого-нибудь из родителей. Когда моя приемная мама застала меня с подержанной надувной Касси Райт, они поставили мне условие: все деньги, которые я заработаю на стрижке газонов и прогулках с собаками, я должен класть на сберегательный счет. И я не могу распоряжаться этими деньгами без разрешения приемных родителей.

Я рассказываю все это мистеру Бакарди, а сам потихонечку пробираюсь к буфету, где конфеты и соусы. После того как я купил эти розы для мамы, у меня не осталось денег даже на большую пиццу. Поглощая сырный попкорн и чипсы, я рассказываю о том, как я собирался спасти свою маму — и поддерживать ее материально, чтобы ей было не нужно сниматься в порно, — только теперь я уже не могу никого поддержать. У меня нет денег даже на то, чтобы нормально пообедать.

Размазывая по сухому печенью плавленый сыр, макая стебли сельдерея в «домашний» соус, я говорю, что этот бумажный пакет с моим номером 72 — в нем все мои вещи, которые есть. И больше у меня нет ничего.

Неловко придерживая букет роз, я втыкаю зубочистки в маленькие колбаски.

Держа под мышкой влажного пса для автографов, лью соус барбекю на кусочки чесночного хлеба.

Мистер Бакарди пристально смотрит на меня. Морщит лоб, поджимает губы. Поднимает руки, хватается сзади за шею, слегка наклоняет голову. У него под мышками — седая щетина. Он стоит, чешет шею двумя руками. Или что он там делает, я не знаю.

— Погоди, — говорит мистер Бакарди, и цепочка у него на шее вдруг провисает. Он снимает цепочку и держит ее двумя пальцами. Золотое сердечко покачивается, как маятник. Мистер Бакарди протягивает мне цепочку. — Вот тебе ключ к богатству и славе.

Покачивая медальоном, ловящим свет телеэкранов, он говорит:

— Представь, что отныне и впредь тебе вообще никогда не придется работать, ни дня. Заманчиво, правда?

Моя приемная мама, говорю я ему, она такая лицемерка. В тот день, когда она застала меня с секс-куклой, она вернулась домой со своих курсов по украшению тортов. У них у обоих, и у приемной матери, и у приемного отца, наверняка были какие-то интрижки на стороне. Во всяком случае, спали они в разных комнатах, и я ни разу не видел, чтобы они заходили друг к другу в спальню. Приемная мать запрещает мне лазить по Интернету, чтобы он меня не развращал, а к ним на курсы ходит преподаватель-кондитер, мастер по изготовлению эротических тортов в виде гениталий, покрытых сахарной глазурью. Типа это прикольно и весело. Такая лицемерка… Сначала она отругала меня, а потом удалилась на кухню практиковаться в изготовлении засахаренных мошонок и задних проходов из творожной массы с лимоном. Ушла смешивать пищевые красители для клиторов и сосков. Переводить галлоны охлажденного заварного крема, чтобы выдавливать подобия крайней плоти на огромные листы вощеной бумаги — ряд за рядом. У нас в холодильнике постоянно лежат какие-то части тела: влагалища, ягодицы, недоеденное бедро. Прямо как в холодильнике Джеффри Дамера.[6]

Мой приемный отец постоянно просиживал в своем подвале, раскрашивая крошечных немецких медсестер: спиливал им груди пилочкой для ногтей, чтобы они были плоскими, рисовал грязь у них под ногтями и чернил зубы, превращая их в малолетник проституток. Моя приемная мама добавляла краситель с кокосовую стружку, чтобы сделать лобковые волосы, или перекручивала кончик такого специального мешочка для выдавливания крема, чтобы разрисовать красными венами шоколадный торт в виде огромного эрегированного члена.

Струйки водянистых чернил вытекают из мокрого тряпичного пса и текут у меня по руке, по боку, по ноге.

Мистер Бакарди говорит:

— Бери.

Он покачивает у меня перед носом золотым сердечком и говорит:

— Посмотри, что внутри.

Мои пальцы — липкие от сахарной пудры и варенья из пончиков. Я по-прежнему сжимаю в руке эту маленькую таблетку, которую мне дал Дэн Баньян — таблетку, чтобы у меня встало, когда будет нужно. Стараясь как-то удержать букет роз, таблетку для стояка и мокрого тряпичного пса, я поддеваю ногтем застежку, и медальон открывается. И оттуда выглядывает младенец, расплющенный комок кожи, лысый, со сморщенными губами, и вообще весь какой-то сморщенный — как надувная секс-кукла. Это я. Этот младенец — я.

Золотой медальон, он еще теплый. Нагретый кожей мистера Бакарди. Теплый и скользкий от детского масла.

На другой внутренней стороне медальона лежит маленькая таблетка.

Самая обычная таблетка. Внутри золотого сердечка.

— Цианистый калий, — говорит мистер Бакарди. Он говорит, чтобы я спрятал таблетку в бумагу, которой обернут букет.

— Касси, она прирожденная мазохистка, — говорит мистер Бакарди. — Для нее это — лучший подарок от сына…