Снайпер

Однажды Волжин все же нашел время пойти к парторгу, лейтенанту Бокову. Батальон Ивлева был в резерве и помешался в землянках, неподалеку от штаба полка. Это значительно облегчало задачу, которую поставил себе Волжин,- ему пришлось отпроситься только у командира отделения. Через несколько минут он разыскал землянку лейтенанта Бокова.

Дверь была открыта. Волжин остановился у входа и попросил разрешения войти.

– Входите! – послышался из землянки звучный голос парторга.

Лейтенант читал какой-то журнал, но сейчас же отложил его в сторону и внимательно посмотрел на вошедшего.

– А, товарищ Волжин!-приветливо улыбаясь, сказал он. – Здравствуйте, товарищ Волжин!

«Запомнил уже меня! – не без удивления подумал Волжин. – И фамилию запомнил точно!»

Даже товарищи по отделению все еще частенько говорили вместо Волжин – Волгин, а вот парторг с первого же разу назвал его правильно,- это очень понравилось молодому солдату. Он особенно лихо щелкнул каблуками, вытянулся и отчеканил:

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

– Я вас слушаю. Что скажете?

Волжин начал, слегка волнуясь.

– Видите ли, товарищ лейтенант… дело такого рода. Мне кажется, полезно знать язык врага…

– Точно. Полезно! – кивнул головой офицер.

– Видите ли, товарищ лейтенант, в школе я учился, кое-что по-немецки понимаю. Но произношение у меня никуда не годится. Настоящие немцы совсем не так говорят, словно бы другой язык! Как бы мне, товарищ лейтенант, произношение выправить?

– Дело возможное,- улыбнулся офицер. – А ну, скажите-ка что-нибудь по-немецки.

Волжин старательно выговорил несколько слов.

– Да… произношение чистое,- усмехнулся лейтенант,- чисто русское. Вот, послушайте эти же слова на настоящем немецком языке…

Так незаметно начался первый урок немецкого языка, за которым последовал второй, и третий, и четвертый.

Более старательного и более толкового ученика у лейтенанта Бокова не было. Тонкий слух позволял Волжину улавливать все те оттенки звуко-в, которые неузнаваемым делают одно и то же слово. Лейтенант Боков вошел во вкус преподавания и энергично командовал:

– Глотайте концы! Середину слова жуйте, будто у вас каша во рту.

– Какая каша, товарищ лейтенант? – не выдержав, фыркал Волжин.

– Крутая! Гречневая. Жуйте, а после разом выплевывайте.

– Будто каша не понравилась?

– Вот, вот! Энергично выплевывайте. Ну! Так, так!

Почти ежедневно слышались в землянке лейтенанта Бокова эти команды и выкрики Волжина, которому, как он шутил, никогда еще не доводилось жевать столько крутой каши и так много плеваться.

Волжин не гнался за многим: он хотел выучиться произносить, как заправский немец, всего лишь несколько фраз. У него был составлен особый списочек – нечто вроде разговорника с довольно странным подбором целых

фраз и отдельных слов. Там были, например, такие фразы: «Ты с кем говоришь, осел?

Я тебя научу, как со старшими разговаривать, грязная свинья! В карцер!»

Лейтенант Боков был очень доволен своим учеником. Он разделял убеждение Волжина, что немецкий язык может пригодиться снайперу. Ведь ему, как и разведчику, нередко случается находиться очень близко к врагу или даже во вражеском расположении. В нейтральной полосе ночью снайпер может столкнуться с немецким патрулем… Да мало ли еще всяких случаев бывает?

Лейтенант Боков не мог нахвалиться своим учеником, а Пересветов не видел в увлечении друга ничего хорошего, считал это «блажью».

– К чему тебе немецкий язык?-басил он рассудительно. – Бывает, стрелки из своих траншей с немцами переругиваются. Ну, тут интересно, конечно, какое-нибудь немецкое словечко подпустить. Позабористее! А для снайпера такое развлеченье не годится. Наше дело тихое, молчаливое. Сидишь – молчишь. Стрельнул-тем более помалкивай… Нет, Вася, зря ты время тратишь. Не досыпаешь из-за этой немецкой учебы. И письма домой писать перестал. А мать, небось, ждет не дождется письмеца от тебя. Я вот отцу два-три письма в неделю посылаю.

При этих словах друга Волжин тяжело вздохнул. Время-то он нашел бы, но писать было необыкновенно трудно: тут он вступал в конфликт со своей совестью. Дело в том, что, не желая тревожить мать, он не сообщил ей, что попал уже на фронт, а написал только, что изменился номер их полевой почты: пусть думает, что он находится попрежнему в тылу, в полной безопасности – так ей, полагал он, будет легче. Но ложь, пусть даже «святая ложь», как ее называют, была противна его натуре. Поэтому писать матери было для него так мучительно, и писать он стал действительно редко…

Затишье, как всегда, кончилось неожиданно. Ночью батальон подняли по тревоге и перебросили в траншею на правый фланг участка, обороняемого полком.

Здесь Волжин и Пересветов поняли, что тот обстрел в пути, который солдаты называли «боевым крещением», и все те огневые налеты, которые бывали и в дни «затишья», – все это еще не было настоящим боевым крещением. Настоящее боевое крещение начиналось только теперь.

Как было установлено позднее, противник ударил в стык двух полков силами трех батальонов пехоты, которую поддерживали артиллерия и минометы.