Снайпер должен стрелять

Андрей расстегнул плащ, сдвинул на затылок темно-серую грубого твида кепку и направился в его сторону. Гость подошел, положил левую руку на стойку и вдруг на чистейшем русском языке сказал:

— Михаил Федорович, будьте любезны водочки, — сказал так проникновенно, что глаза у хозяина округлились, а рот открылся. Не отрывая взгляда от гостя, он достал из-под стойки рюмку, потом бутылку, плеснул в рюмку и двумя пальцами левой руки подвинул ее Городецкому.

Андрей глянул в нее, словно оценивая — есть ли там что на дне, скорчил гримасу и презрительно двинул рюмку назад. Тот, думая, что понял, в чем дело, достал рюмку побольше, плеснул в нее. Рюмка поехала в сторону посетителя, но тут же вернулась.

— Понимаю, — проговорил Мишель Пригов. — Как прикажете вас величать?

— Величать — Андреем.

— А по батюшке?

— По батюшке — Павловичем.

— Половой! — рявкнул вдруг хозяин, все не сводя глаз с Андрея. Занавеска за его спиной дернулась, и выскочил половой — натуральный герой советского фильма, разоблачающего дореволюционные нравы. Волосы у него, как положено, расчесаны были на прямой пробор и чуть подкручены над ушами, через левую руку перекинуто полотенце, синяя шелковая косоворотка, выпущенная поверх брюк, заправленных в сапоги, перетянута витым шнуром с кистями.

— Водки, — скося глаз на полового, грозно потребовал Мишель. — Да чтоб со льдом!

Маскарадная эта ситуация самым благоприятным образом повлияла на настроение Городецкого. Бешеные озорные искры мелькнули в его глазах и не остались незамеченными Мишелем, которого гости из России посещали все чаще, но далеко не каждого из них он был готов по-дружески привечать. Молва утверждала, что Мишель Пригов не пьет ни с гостями, ни без гостей. Уламывали его и русские, заглядывавшие к нему, куражились, трясли пачками денег. Бывало, что и вышибал их Мишель Пригов, когда совсем уж распоясывались. Немногочисленные завсегдатаи, притихнув, наблюдали за происходящим, потому что поведение Мишеля казалось им совершенно необъяснимым.

Когда приплыл половой, неся поднос с графином, начавшим запотевать, и двумя стопочками рядом с ним, они стояли перед стойкой. Плащ и кепка Андрея, любезно принятые хозяином, висели уже на вешалке. Оба улыбались и словно приценивались друг к другу.

— Ставь сюда, — приказал хозяин, показав на стол, сел, приглашая гостя сесть напротив; задирая правый локоть, наполнил стопки. Подняли, чокнулись.

— За тебя, Андрей.

— За тебя, Миша.

Выпили не отрываясь. Крякнули, глянули друг на друга, глянули на стол.

— Ну как ты? — спросил Андрей.

— Хреново, а в общем ничего. А ты?

— Ничего, а в общем хреново.

Словно что-то вдруг вспомнив, Мишель спросил:

— Слушай, а как ты меня нашел?

— Вацлав посоветовал.

— Вацлав! — Мишель расцвел, демонстрируя набор прекрасных фарфоровых зубов. — Ах, черт! Друг, что ли?

— Друг, — скромно ответил Андрей.

— За друзей сам Бог велел, — как закон провозгласил Пригов, начал было наливать по второй стопке, что-то вспомнил, покосился глазом на занавеску за стойкой. Будто подчиняясь его приказу, она дрогнула, отодвинулась в сторону, снова давая дорогу подносу.

И теперь уже Андрей не мог скрыть удивления, наблюдая, как ставится на стол чугунок дымящейся картошки, селедка, усыпанная кольчатым луком и чуть сдобренная подсолнечным маслом, квашеная капуста, соленые огурчики и — совершеннейшая уж невидаль — черный, нарезанный ломтями хлеб.

— Ну ты даешь! — восхищенно воскликнул Андрей.

— Стараемся. — Мишель так и светился самодовольством. — Учти только — это первый заход, закусочка. Что ж? За Вацлава? За друзей?

Выпили по полстопки — некуда, мол, спешить. Закусили. Говорить было не о чем, но подступающий хмель сам находил вопросы, неторопливо подбирал ответы на них, и Мишель, английский акцент которого чувствовался все больше, не замечал, что говорит, собственно, он один, а собеседник его так понимающе слушает, что хотелось и то, и не то еще порассказать ему.

Андрей, почти не вникая в смысл, прислушивался к русской речи, думая, что вечер получился таким, как ему хотелось, — уводящим от неожиданно нахлынувшей тоски и бесконечной скуки наблюдения за Барри.

— Михаил Федорович, — неожиданно возник около них половой, — Андрея Павловича просят к телефону.

— Меня? — изумился Андрей.

— Вас.

— Подойди, раз просят, — посоветовал Мишель, тоже несколько удивленный.

Пока Андрей шел к стойке, половой, поддергивая шнур, подтащил телефон.

— Слушаю, — не успев переключиться, по-русски сказал Андрей.

— Андрей Павлович?

— Да, — ответил он, и только тут до него дошло, что и с ним говорят по-русски. Он почувствовал, что трезвеет.

— Слушайте меня внимательно и не задавайте вопросов, — послышалось в трубке. — У вас в машине пассажир. Часа два он будет вести себя тихо. Постарайтесь как можно скорее доставить его… — Связь прервалась.

Он медленно положил трубку, оглянулся на Мишеля. Видно, что-то изменилось в его лице. Хозяин встал, словно готовясь прийти ему на помощь.

— Сиди, я сейчас, — бросил ему Андрей, выхватил из плаща ключи от машины и вышел.