Снайпер в Афгане. Порванные души

Особенно упирали на несколько моментов. Во-первых, на то, что не все написанное есть ложь, а есть и два слова правды: то, что девушку действительно зовут Людмила (после этого они приторно улыбались, и следовал длинный экскурс в историю низкопоклонства перед Западом, и солдатам подробно, на многих примерах объяснялось: почему не Люда, не Люся и не Мила), и еще правдой было то, что Олег действительно был по воинской специальности снайпером (потом делалась сопряженная с многозначительной улыбкой длинная пауза и победно сообщалось, что он не только винтовку не успел получить, но и на должность снайпера его никто не ставил и как минимум полгода ставить не собирался).

Во-вторых, на легендарное «несказанно», где, на свою голову, «юный литератор» не забыл поставить ударение. Ну и, конечно же, в-третьих, на не менее знаменитое «А еще…». Тут был целый пласт, который долго и методично разрабатывали наши воспитатели.

Кроме того, последний пункт был особенно удобным плацдармом для перехода в генеральное наступление на остальных «писателей» – пойманных, не пойманных и гипотетических, в конце которого самым подробным образом излагалось, как именно надо писать домой и что именно. Потом возвращались на брошенные при наступлении позиции и еще раз, удивительно нудно, по пунктам, как слабоумным, объясняли, почему так писать не надо. В ход шли все аргументы, начиная от вполне справедливого и благоразумного пожалеть своих родителей и заканчивая не очень благовидным утверждением, что те, кто действительно кое-что видел на этой войне (Боже упаси! Слово «война» даже не произносилось, а говорили «исполнение своего воинского долга». Слово «интернациональный» тоже было не в ходу.), т. е. кто действительно участвовал в боевых операциях, молчат, а вот языками молотят направо и налево исключительно «тыловые крысы» (т. е. все те, кто непосредственно в боевых действиях не участвует, а это около трех четвертей личного состава части). И продолжали дальше: «Так что если вы действительно бойцы, то помалкивайте!» (Что интересно: так оно и было на самом деле. И особенно это различие проявилось уже после демобилизации. Но не вполне ясно, что первично: психологическая закономерность или неглупая придумка особистов.)

Вообще-то и до случая с Парамоновым солдатским письмам уделялось огромное внимание. По крайней мере не многим меньше, чем огневой подготовке. Причем сразу, с первых дней службы, еще задолго до того, как мы попали в Афганистан. Но после происшествия с Парамоновым кампания против «писак» приняла поистине истерический характер.

Через полтора года после случившегося, летом 1984 года, проводилось открытое партсобрание второго батальона, на котором присутствовал лично начальник политотдела части. В заключительной речи он, по старой привычке пройдясь по истории Парамонова (а тот, к слову, все это время прослужил уже в других подразделениях), в тысячный раз походя клюнул четвертую мотострелковую. И терпение Пухова лопнуло. Ротный встал и спокойно спросил: сколько еще одно из лучших боевых подразделений полка будут прилюдно позорить из-за всеми давно забытого происшествия? Выступавший подполковник с язвительной улыбкой ответил, что столько, сколько они посчитают необходимым для общего дела воспитания личного состава части, и что если кто-то и забыл, то это его личные проблемы, а вот они (то бишь главные воспитатели), в отличие от офицеров с короткой памятью, допускающих такие проколы (то бишь боевых офицеров, у которых, кроме как по чужим письмам лазить, и проблем-то больше нет!), никогда и ничего не забывают!

Так бы на лирической ноте партсобрание и закончилось мирно, но тут вмешался не так давно прибывший в роту командир третьего взвода лейтенант Звонарев. В присущей ему откровенной манере он прямо с места, не вставая, заметил:

– Прямо там… Из пустого мальчишеского бахвальства жупел сделали – государственную измену! (А так, впрочем, и говорили: «Он предал всех нас!»)

То, что после этой ехидной фразы случилось с главным политиком, достойно может быть описано только профессиональным психопатологом! Все фазы эпилептического припадка, исключая только падение на пол и мокрые штаны… Еще час (!) он бесновался, лупил кулаком по столу (графин с водой разбил ненароком), брызгал во все стороны желтой пеной и даже обильно употреблял такие слова и выражения, какие ни до, ни после при личном составе он никогда не произносил даже на операциях!

Несчастные офицеры четвертой роты уже не знали, куда деваться от столь праведного гнева, и рассчитывали если не на трибунал, то на исключение из рядов партии и увольнение из армии как минимум. Впрочем, обошлось…

* * *