Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

С остальными сослуживцами отношения складывались сложно. Одни относились к ней легко, приняв как товарища по оружию, другие же пытались побольней подколоть, задеть, зацепить острым словцом. Она ловко пресекала все попытки подкатить к ней. Огрызалась на злословие и упрямо пыталась доказать окружающим, что может не хуже парней работать в экстремальных условиях. Не отлынивала от сложных заданий и не требовала к себе поблажек. С каким-то внутренним упорством преодолевала все трудности и невзгоды. Заступала в наряды. Выходила на проверки дороги от фугасов, в короткие сроки доказав, что они с Бураном лучше других находят закладки. Но все ее успехи только в пропорциональной мере усиливали раздражение некоторых окружающих ее бойцов. Она же пыталась не замечать этого. И это злило их еще больше. С каким бы удовольствием они посмотрели на ее слезы, раздув их до уровня бабских истерик. Но Лерка держалась всем назло. Даже мне не выговаривая ничего. Не жалела, что добилась и приехала сюда. Понимая, что платит за это свою цену. В то же время, увидев, как люди, окружавшие ее, по приезду сюда меняются, становятся склочными, злыми и раздражительными, впитывала в себя и этот опыт.

На экватор приехал проверяющий, старый мой товарищ, сослуживец еще с первой чеченской. Привез водки. Мы нажарили мяса и собрались посидеть с теми, кто не в наряде, отпраздновать, так сказать, эту дату. Третий тост все выпили, как всегда, стоя, помолчав. Затем потекли неспешные беседы за жизнь, и, конечно же, потихоньку свелось все к расспросам.

— Ну объясни мне, Лерка, зачем ты сюда поехала?

— А ты?

— Ну, война — это мужское дело.

— И что?

— А то, что воевать должны мужики, а женское дело — сидеть дома и детей воспитывать.

— А я всегда думала, что воевать должны не мужчины или женщины, не старые или молодые, воевать должны профессионалы. Люди, которые умеют это делать, а самое главное — морально готовы. Пользы от этого уж точно будет больше, если, конечно, можно так рассуждать о вопросе войны и мира. Но я говорю о защите. Защите нашей Родины, мирных жителей и близких нам людей.

Проверяющий удивленно хмыкнул. А я, уставший уже от подобных разговоров, которые велись с завидным постоянством, отвернулся, махнув в одиночку еще одну рюмку. Что она может доказать этим мужикам? Свое право на любовь к Родине? На войне действительно легко ее любить или ненавидеть. Но война — это мужская привилегия, их вотчина, и они не потерпят чужаков на своей территории. Что бы она ни сказала здесь, как бы ни доказывала, что лучшая в своем деле, все равно все будет встречаться в штыки, потому что здесь чужак — она. И сколько раз я ни пытался объяснить ей это, Лерка упорно гнет свою линию, горячась и заводясь на вековую несправедливость.

В разговор включились окружающие.

— Что ты здесь ищешь?

— Слушай, твоя бабушка где была во время Второй мировой?

— Ну-у, у меня была мировая бабка, прошла от Минска до Одера.

— Так спроси у нее, что она там искала.

Парень обиженно засопел. Но в разговор включился его дружок:

— Лерка, ты дура, ну как ты не понимаешь, что ты никогда не сможешь быть наравне с нами.

— Я, конечно, может, и дура, но почему я должна быть наравне с вами, почему не могу быть просто рядом, в одном строю? Разве я прошу себе поблажек, разве я не так же, как и вы, тащу службу, разве мой бронник легче вашего или у меня какие-то особые условия службы?

Буран, почуяв настроение хозяйки, лежа у ее ног, подтверждающе гавкнул. Я ухмыльнулся — защитник. А парень, который больше всех к ней подкатывал, но был жестко отшит, все не унимался, выбирая все более острые фразы, стараясь ее зацепить, все больше накалял обстановку:

— Да пойми ты, что это твоя последняя командировка. Никто больше никуда тебя не возьмет, так как ты как бельмо на глазу, обуза. Никогда ты не будешь в боевой группе. Я лично пойду к руководству и расскажу все, что было и даже чего не было, но добьюсь того, чтоб баб больше в командировки не брали.

— Подлец, — и она, выйдя из-за стола, ушла на улицу. Буран преданно засеменил следом.

— Что вы до нее докопались? — немного захмелев, сказал я. Настроение было миролюбивое, ругаться ни с кем не хотелось.

— А ты давай, беги, успокаивай свою подружанку, ревет, поди, в три ручья.

— Придурок, — беззлобно ответил я, закурил и пошел на улицу. Лерка сидела на скамейке, гладила по голове Бурана и смотрела на звездное небо.

— Ну что вы опять двадцать пять? При проверяющем могли бы и не начинать.

— Да задолбали, — и вздохнула.

— Ничего ты здесь никому не докажешь.

— Да я понимаю, но если я такой родилась. Ну не повезло мне родиться парнем, и что мне теперь делать? Почему в Америке, Израиле, Германии девчонки просто служат своей стране, никому ничего не доказывая? Почему у них не на излом? Ведь посмотри, Дим, даже чечены со своим шариатом не гнушаются пресловутыми прибалтийскими снайпершами. Почему только я сталкиваюсь с тем, что все кругом знают, где мое место и что я должна делать? Ведь у каждого должен быть свой шанс на подвиг.

Я ухмыльнулся.