Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР

— Я все это знаю? — Она обернулась и посмотрела ему в глаза. — Юсупова с одной из прошлых командировок. Его тогда задержали, и он в ногах у командира валялся, клялся детьми и женой, что чист перед нами, что простой овцепас и никому ничего плохого не делал. А после того как его отпустили, продолжал по ночам обстреливать наши позиции, пока какая-то темная история там с ним не приключилась. Теперь вот по ночам по лесу не бродит. Опасается.

— А про сына? — не удержалась Кира.

— Знаю и все. Иногда бывает такое озарение, — и тут же обратилась к Крушнову: — Саша, мне надо с тобой переговорить. Пойдем выйдем.

И Крушнов вышел за ней, все еще находясь под впечатлением от радиоэфира.

* * *

А уже через день по темным неосвещенным улицам села не спеша шел чеченец. Не торопясь, с чувством собственного достоинства вышагивая по грязной жиже, покрывающей дорогу, Арби размышлял. На свежем воздухе ему всегда лучше думалось. Он считал, это из-за того, что он отличный воин, привыкший к жизни в горах и длительным переходам. И сейчас ему было о чем подумать. Сомнения, страхи и доводы разума стекляшками калейдоскопа менялись в душе: «Что может сделать эта урус баба? Мне — джигиту, воину?!» В какой уж раз он задавал себе этот вопрос и сам же отвечал: «Ничего! Меня не запугать этими штучками. Знает она, видите ли, меня. Так много кто знает. Люди боятся и уважают. Но что известно соплеменникам, то обязательно узнают эти неверные псы. Ну и пусть! Всех задушу, как давил этих щенков все эти годы. Группа у нас сильная. Нохчи в ней все правильные, проверенные, не выдадут!» По лицу проползла самодовольная ухмылка, которая быстро слетела от неприятно царапнувшей мысли: «Знают, значит, где моя семья. Надо весточку дать, чтоб покинули Самашки. И с Марьям надо разобраться, чтоб не позорила род».

Здесь он действительно не был своим. Жил на окраине села в доме, принадлежавшем когда-то осетинской семье, которая в начале девяностых оказалась нерасторопной, не поняв, что бежать, бросая все, надо было не только русским. А кто не спрятался, как говорил его сынишка, играя в прятки, — я не виноват. Но было еще одно непонятное и оттого особо пугающее.

Возвращался он с похорон единственного сына очень уважаемого чеченца… Смерть не редкость на этой земле. Но здесь дело было иное. Умер парень глупо. В подполе родительского дома, куда запер его собственный отец, пытаясь уберечь от неизвестной беды. А там, от спертого воздуха или еще от чего, стало парню плохо, и он упал, да так неудачно, что расшиб голову о бетонную заливку, в которой был схрон с оружием. И можно было еще парня спасти, но отец строго-настрого запретил подходить к входу, закидав его сверху коврами. А когда минула полночь и он, откинув крышку, позвал сына, довольный, что обманул рок, ответом ему была тишина и скрюченное остывшее тело. Мустафа даже рассудком немного повредился. Стоял на коленях перед зияющей пастью погреба, медленно раскачиваясь, все время повторяя: «Ешап!!!» — как на чеченском языке испокон веков зовется ведьма. Пока на вой женщин не сбежались соседи и не оттащили его в сторону. Вот ведь как бывает.

На похоронах Мустафа так и не пришел в себя. Плакал, хоть не подобает это правоверному, и все время беззвучно уговаривал ведьму сжалиться и вернуть ему сына. Глупец. Нет никакой ведьмы. Стечение обстоятельств и только, неизвестно как угаданное той бестией. Нет, Арби этим не напугать. Он вообще ничего не боится. Но тут так некстати вспомнилось, как однажды заморочило его что-то в ночном лесу, подымая из глубины души суеверный ужас. Громадная тень кружила вокруг, присвистывая и постукивая, не громко, а как будто гвоздь в доску забивая — тук… тук… тук. Он затыкал уши, но стук и свист пробирались через сжатые ладони и впивались занозами в голову. И от этого такой мороз по спине пробегал, что хотелось броситься со скального обрыва, на котором он устроил лежку. И даже очередь из автомата не помогла — не услышал звука выстрелов. Мрак поглотил их. От наваждения этого пополз на четвереньках, мотая головой. А потом не выдержал и побежал, как мальчишка, до лагеря, не оборачиваясь, спиной ощущая, как скользит что-то темное и непонятное следом. То, что не боится металла и быстро проговоренных молитв. То, про что рассказывала давным-давно старая прабабка, остерегая его от ночного леса. Тогда, с рассветом, лежа в землянке, списал все на крутую афганку, которой вдосталь насыпали братья арабы. Трава была забористая, крепкая, вот и накатила на мозги, выковыривая детские, давно забытые пугалки, путая в липком страхе. На этом и порешил. Но обстреливать позиции русских по ночам перестал — ну их к псам!

От неприятного воспоминания по телу пробежал озноб. И в это время со спины послышался легкий шорох и тихий голос сказал:

— Ну, здравствуй, Арбиша.

Оборачиваясь, чеченец очень удивился блеснувшей в холодном свете полной луны полоске стали.