Снайперская «элита» III Рейха. Откровения убийц (сборник)

Сотрудники НКВД сумели сделать своим осведомителем брошенного в камеру пыток тюрьмы НКВД партизана Анимашукаса из Геншая. В конце февраля 1947 года он донес на меня, и я был арестован. Меня обвинили в том, что я немецкий военный преступник, который украл три мешка зерна и передал их «литовским буржуазным националистам». Обвинение также дополнялось тем, что я хранил у себя автомат и пистолет «вальтер». Моя кузина Антоне и ее муж были арестованы и подвергнуты пыткам, однако никого не выдали. Советские власти очень хотели узнать судьбу трех мешков зерна, а также то, откуда я получал пенициллин, который передал «лесным братьям». Кроме того, они хотели отыскать спрятанное оружие.

Мне связали руки, и русский лейтенант Киселев, отличавшийся садистскими наклонностями, начал допрос. То, что я не кричал, а лишь стонал от боли, сильно его разозлило. Меня бросили в одиночную камеру и приказали хорошенько подумать о собственной судьбе. На следующий день ко мне посадили пойманного немецкого солдата. Поскольку на территории Литвы все еще сохранялось военное положение, то всех немцев, у которых не было советских документов, свидетельствовавших об их освобождении из плена, расстреливали. Судьба этого немца решилась следующим утром. Чуть позже мне показали его бездыханное тело. Меня в последний раз спросили – собираюсь ли говорить? Если я не стану отвечать на их вопросы, то меня расстреляют. Я отказался, заявив, что они могут делать со мной все, что хотят. Они хотели завязать мне глаза, но я снова отказался, крикнув: «Кончайте!» Садист Киселев поставил мне на голову коробок спичек и выстрелил в него. Выстрелив, он положил пистолет обратно в кобуру, заявив, что на меня даже жалко тратить пулю – фашистский пес вроде меня должен и без того сдохнуть в Сибири и превратиться в смердящий труп.

Антонина согласилась с предложением моей матери дать взятку капитану НКГБ Шулебину и попытаться освободить меня. В дело пошло все то же копченое сало, водка, хрустальные рюмки и что-то из одежды. Все это предложили ему через переводчика. На следующее утро меня отпустили за недостаточностью улик в отношении моих связей с литовскими партизанами. Мать с трудом узнала меня. Мое лицо было покрыто черно-лиловыми синяками и опухло от побоев. Ногти на пальцах были вырваны, спина покрыта рубцами, сочащимися кровью.

Пастор сообщил мне, что власти активно ищут мне замену – нового управляющего бывшей фермой Повелайтисов. Весной 1948 года советский осведомитель Мацкявичус, знавший, что я был снайпером Вермахта, донес на меня. Я отрицал это в присутствии сотрудников НКГБ, но не смог развеять их подозрений. Они принялись издеваться надо мной. Так кто же я – немец или литовец? Может быть, я хочу вернуться на родину? В таком случае они отпустят меня. Они знали, на какую родину отправят меня. Множество могил убитых немецких военнопленных можно было найти повсюду в литовских лесах.

В январе 1948 года умерла моя мать. После похорон я сидел за столом и плакал. На меня смотрели трое сирот, дети Марии Штеппат. Их усыновили мои родственники.

Я отобедал и выпил с моим новым пытливым судьей Кондрашовым. Позднее он пришел ко мне с ордером на арест. Меня обвиняли в том, что я немецкий офицер, засланный в Литву со шпионским заданием. Кондрашов швырнул документы в огонь. Судьба в очередной раз проявила ко мне благосклонность. Мы с Тони еще раз пригласили Кондрашова и нового начальника НКГБ капитана Круглова пообедать с нами. Под влиянием выпитого алкоголя Круглов посоветовал мне как можно скорее покинуть Лекечай и отправиться в Мемель (Клайпеду), где меня никто не знает.

Теперь нам было известно, что меня собираются арестовать и отправить в Сибирь. Избежать этой опасности было невозможно. Я никогда не забывал, что советские власти от меня не отвяжутся. Командир литовского отряда сопротивления Рунас предложил мне бросить все и уходить к ним в лес. Я отказался, зная, что в отряде в последнее время сильно упал моральный дух, партизаны от отчаяния слишком много пьют, понимая, что рано или поздно все они погибнут. Я узнал, что советские власти в Лекечае готовятся выслать меня в Восточную Сибирь.

Сосланный в Сибирь

25 марта 1949 года в пять часов утра меня разбудил лесничий. Зимой я обычно спал в сарае. В него и заглянул Петрус, который сообщил мне, что Тони объявили о ее предстоящей высылке в Сибирь вместе с детьми. Я не мог остаться равнодушным к этому. После долгих мучительных раздумий я решил, что не могу бросить эту женщину на произвол судьбы. Ей было сорок четыре года, она была на девятнадцать лет старше меня. Как Тони будет жить одна, без мужской помощи в холодной Сибири? Год назад я пообещал ей разделить с ней все трудности, которые выпадут на ее долю. Она не поверила мне: «Когда они придут за мной, тебе самому придется бежать, как это сделали большинство мужчин. Они бросали своих жен и детей, чтобы спастись самим и избежать ссылки».