Снайперы (сборник)

С песней «В защиту мира вставайте, люди» агиттеплоход швартуется к лихтеру. На его палубу выносят стол, накрывают красной скатертью, за стол усаживается пожилой человек в круглых очках и в гражданском костюме с широченными штанинами – лектор-международник. Перед ним стопка бланков и чернильница с обычной школьной ручкой.

– Ну что, – кричит Дворкин, пробираясь к столу, – кто за мир во всем мире? Подпишемся! Отдадим голоса за товарища Сталина!

Первыми подписываются Дворкин, Петрович, Елена Ивановна. Рыбаки, кто посмеиваясь, кто с серьезным видом, подходят к столику, неловко, не с первого раза попав ручкой в чернильницу, ставят подписи.

Дворкин, отойдя от стола, замечает Марусю.

– Подходи, Маруся! Отдай свой голос в защиту мира!

– Нет, – Маруся отрицательно машет головой, – не пойду!

– Как не пойдешь? Разве ты не за мир?

– Не пойду, – повторяет Маруся. – Я боюсь!

– Чего боишься? Тебе же сказал начальник: за это никому ничего не будет!

– Я… Я его боюсь. – Маруся испуганно поднимает глаза на портрет Сталина. – Мне мама сказала, чтобы я ничего не подписывала, а то нас всех посадят.

На борту воцаряется тишина. Рыбаки подходят к столу, но что-то уже изменилось в их поведении, они похожи на подневольных конвоируемых зэков.

Дима бросается к Марусе, обнимает за плечи, отводит от стола к другому борту.

– Ты испугалась, я тебя понимаю, – бормочет он. – Я тоже, когда первый раз голосовал, очень волновался. Мне казалось, что от моего голоса зависит все: и моя жизнь, и жизнь моей мамы, и тети Зины, и всей нашей страны. А потом я понял, что это хороший страх: значит, я настоящий советский человек, а не какой-нибудь буржуазный выкормыш, которому все равно, лишь бы он сам был сыт. Ты ведь тоже думаешь не о себе, а о всех нас. Что будет, если американцы развяжут войну, сбросят на нас атомную бомбу? Ведь тогда не будет нас с тобой, никого не будет!

Он обнимает, прижимает к себе ее крепкое теплое тело, а она не слышит его слов, ее обволакивает волна счастья. Ей хочется всегда быть в этих руках, видеть эти светлые глаза, которые смотрят на нее с такой любовью.

И Маруся покорно идет за ним к столу и, по-детски всхлипнув-вздохнув, как после долгого, облегчающего плача, ставит свою подпись на листе.

* * *

На барже-тюрьме слышали голос по трансляции. Конвоиры переглянулись между собой и уставились на начальника конвоя.

– Команды не было! – говорит тот и исчезает в своей каюте. Он впервые слышит о Стокгольмском конгрессе. Поэтому – проигнорировать. Как не было. Все, что не соответствует указаниям, не существует. Так требует его Система.

– Я хочу подписать воззвание! – раздается из клетки по левому борту. – Дайте мне подписать воззвание!

Молодой конвойный ведет автоматом в сторону голоса.

– Прекратить! – кричит он. – Не положено!

Кричавший перестает раскачивать качели, другому зэку одному они не под силу, люлька снижает амплитуду, вода не льется за борт.

– Я инженер, я знаю, что такое атомная бомба! Дайте мне подписать воззвание! Я по закону имею право! Это вам не выборы в Верховный Совет, я был агитатором, я знаю!

– Не положено! Качайте воду!

– Наше время вышло! – кричит заключенный. – Ведите меня в трюм!

Конвоир смотрит на наручные часы. Время еще не вышло, но лучше убрать этого зэка от греха подальше. Он открывает ключом клетку, и тут зэк, оттолкнув его плечом, выскакивает и бежит на нос баржи между бортом и трюмом. Конвоир трясущимся руками закрывает клетку, чтобы не сбежал другой зэк, а когда он вскидывает автомат, беглец уже проскакивает между двух торчащих на самом носу деревянных тумб на трос-больную.

Рыбаки плотной толпой выстраиваются на корме лихтера, следят за смельчаком, который неумело, не по-флотски (те перебираются между баржами на тросе, лежа на нем животом), ползет по низко провисшему канату вниз головой, перебирая руками и ногами.

С баржи раздается выстрел. Заключенный с небольшой уже высоты падает в воду. И тут же кто-то отчаянный прыгает вслед за ним с кормы лихтера.

– Дима! – кричит Маруся. – Дима!

* * *

Дима старается уйти поглубже, чтобы проплыть под баржей, сильно гребет руками, отталкивается ногами. Закончилось темное днище, появился свет, Дима выныривает уже за кормой баржи, набирает воздуху и снова уходит в глубину на поиски зэка. И он видит его! Тот плывет, не делая никаких движений, простоволосый, с открытыми глазами, и что в них: обреченность, страдание, освобождение от мук?

Дима хватает беглеца за развевающиеся волосы, со страхом подумав, а вдруг они такие жидкие и слабые, что выйдут у того из головы без сопротивления. Но этого не происходит, утопленник всплывает вслед за Димой, но неожиданно, освободившись от его рук, уходит, всплеснув руками, в воду. Дима вытаскивает его снова на поверхность, но тот хрипит из последних сил:

– Пусти! Дай умереть на воле!

И Дима смотрит, как зэк снова уходит под воду, теперь уже навсегда.

К нему подплывает Дворкин на моторной лодке, за рулем Кузьма.

– Не нашел, – с трудом переваливаясь через борт, бормочет Дима.

– Наверно, об рули ударился.

– Утопленники на третий день всплывают, – говорит Кузьма.