Снайперы

– Оформили в последнюю минуту.

– Прибыл? Устроился?

– Прибыл, – с чуть заметной улыбкой рапортует капитан. – Устроился.

– Тогда – счастливого плавания!

В плавлавке на дебаркадере, где отпускают товары только речникам и только по заборным книжкам, Маруся с изумлением смотрит на полки, заставленные продуктами.

– Это все можно купить?

– Можно-можно. – Дворкин передает книжку продавщице и начинает диктовать: – Тридцать банок тушенки.

Продавщица записывает.

– Три мешка муки.

Женщина пишет.

– Ящик макарон. Ящик сливочного масла. Соленого. Ящик топленого. Сгущенки – она у вас какая?

– В трехлитровых.

– Одну. Нет, две.

Маруся близка к обмороку.

– Гречки – десять. Пшенки – пять. Риса – пять. Манки – три. Сахару – пятнадцать. Соли – пять…

– Берите больше, рыба соль любит.

– Пиши десять.

– Дядя Петя, – со страхом спрашивает Маруся, – а как мы это унесем?

– А у меня личный катер! У начальника пароходства «Служебный-один», а у меня «Служебный-два»!

Мимо, нещадно дымя, проходит портовской буксир. Дворкин машет рукой в открытую дверь плавлавки. Буксир подваливает к борту, из окна рубки высовывается усатое лицо:

– Здорово, кум Дворкин! Подбросить, что ли?

– Уважь старика!

– Какой ты старик! Ты еще трех молодых загонишь!

– Это уж точно, – бормочет продавщица, слюнявя карандаш.

– А как насчет сижка-омулька?

– Когда тебя Дворкин без рыбы оставлял?

– Не обижал, не спорю, но напомнить не грех!

– Да и мне бы, – бормочет продавщица.

– Максимовна! Вот такого омуля тебе привезу, сам поймаю! – Дворкин делает жест рукой, увидев который, капитан буксира валится от смеха на штурвал, но продавщица пишет, не поднимая головы, и не видит, а Маруся ничего не понимает.

Маруся проходит на палубу буксира, усатый капитан зовет ее в рубку, но Маруся отрицательно качает головой. Она смотрит на город, окруженный синими горами, на понтонный мост, по которому туда и сюда едут желтые автобусы и зеленые грузовики, на набережную, по которой в тени деревьев прохаживаются горожане. Дышится ей легко, она чувствует себя птицей, вырвавшейся из неволи, и еще не знает, куда ей лететь, ведь все пути и страны света открыты ей, вольной, красивой, сильной.

* * *

Дима и Андрей с рюкзаками-сидорами за спиной, с чемоданами и сумками в руках, идут с пригородной станции мимо деревянных бараков на пустыре, потом долго-долго вдоль высокого забора с колючей проволокой. За забором, звеня цепями, с хриплым лаем бегают собаки.

– Что там, Андрей, тюрьма?

– Речной порт комбината «Норд». А на самом деле тюрьма. Зона. Лагерь.

– На берегу такой красивой реки…

– А возьми Питер. Где там «Кресты»?

– Не знаю.

– А Петропавловка?

– Прямо на Неве, в центре Ленинграда.

– Тюрьма всегда в центре. Возьми Москву: Лубянка, Таганка…

– Я, когда демобилизовался, ночью шел пешком от Кремля по набережной как раз до Таганской площади, потом перешел по мосту на набережную Горького, вышел к Павелецкому вокзалу… Иду – молодой, свободный, счастливый!

– И тебя, такого счастливого, не забрали?

– За что?

– А вдруг ты вредитель? Ты же мог спокойно мост взорвать или подложить мину под Павелецкий вокзал. А там, между прочим, священная реликвия находится.

– Какая еще реликвия?

– Паровоз, на котором Ленина из Горок привезли. Мертвого.

– Да-а? А я не знал.

– Не знаешь, а ходишь! Знать надо, где ходить, когда ходить, с кем ходить…

– А я – один…

– Тем хуже! Человек не должен оставаться один! Нигде! Никогда! Ни на минуту! Вдруг ты задумаешься?

– Что же в этом плохого?

– Это самое страшное, что может произойти с человеком. Ведь если он задумается, он непременно начнет размышлять о том, почему у нас говорят одно, а делают другое, почему честных наказывают, а подонков награждают, почему не дают работать хорошо, красиво, со смыслом, почему…

– Дорогу! Посторонись!

Они оглядываются. На них бесшумно, страшно, безмолвно, мерным шагом наплывает толпа зэков под конвоем. Они отступают к самому забору, ставят поклажу на землю, стоят, смотрят на колонну: Андрей, криво усмехаясь, Дима с застывшим удивленным взглядом.

Первые ряды уже завернули к проходной, а колонна все идет и идет мимо Андрея и Димы.

Замыкает колонну начальник конвоя.

– Кто такие? Документы есть?

Дима лезет в карман за паспортом.

– Рыбаки, на лихтер грузимся, – глухим, непохожим голосом говорит Андрей.

Начальник конвоя взглянул повнимательнее:

– В одном караване, значит, пойдем?

Уловив испуг на лице Димы, успокоил:

– Они смирные, это все – пятьдесят восьмая. С ними хлопот немного.

– А с кем много хлопот? – простодушно спросил Дима.

Начальник конвоя помолчал. Потом кивнул на Андрея.

– А вон, спроси у товарища. – И, словно продолжая когда-то начатый разговор, спросил у того: – Угадал?

– Угадал, – вздохнул Андрей.

Начальник конвоя быстрым шагом догоняет колонну.

* * *

Поздним вечером караван учален и взят на буксир парохода «Иосиф Сталин». Первым в счале идет лихтер, за ним на длинном тросе (по-флотски он называется «больная») тащится баржа-тюрьма. В трюме нары в три яруса. Заключенные укладываются под тусклым светом фонаря «летучая мышь» в два ряда, один ряд головой к борту, другой головой к краю.