Снег

— Это никак не связано с тем, что я не могу снять платок, — рассердившись, сказала Ханде. — Причина того, что я не снимаю платок, в том, что я не могу сосредоточиться и представить себя с непокрытой головой. Каждый раз, когда я пытаюсь представить это, я в воображении превращаюсь в таких, как женщина, убеждавшая нас снять платок, либо в женщину, мечтающую о страсти. Если я хотя бы разок смогу представить себе, как с непокрытой головой вхожу в двери института, иду по коридорам и вхожу в аудиторию, я, даст бог, найду в себе силы сделать это и тогда стану свободной. Потому что я открою голову по своей воле и по собственному желанию, а не под давлением полиции. Но я не могу сосредоточиться на этом.

— Не придавай этому столько значения, — сказала Кадифе. — Если даже в тот момент ты не выдержишь, ты все равно всегда будешь нашей милой Ханде.

— Нет, — сказала Ханде. — Про себя вы меня вините и презираете из-за того, что я отделилась от вас и решила открыть голову. — Она повернулась к Ка. — Иногда девушка, оживающая у меня перед глазами, с непокрытой головой входит в институт, движется по коридорам, входит в наш класс, по которому я очень соскучилась, я даже вспоминаю иногда запах коридоров, тяжелый воздух в аудитории. Именно в этот момент в зеркале, отделяющем аудиторию от коридора, я вижу эту девушку и, поняв, что та, кого я вижу, — не я, а другая, начинаю плакать.

Все решили, что Ханде опять заплачет.

— Я не слишком боюсь быть другой, — сказала Ханде. — Меня пугает то, что я не смогу вернуться в свое нынешнее состояние, и даже то, что я его забуду. Вот из-за этого человек может покончить с собой. — Она повернулась к Ка. — Вы никогда не хотели покончить с собой? — спросила она кокетливо.

— Нет, но после поступков женщин в Карсе начинаешь думать об этом.

— Для многих девушек в нашем положении желание умереть означает стать свободной, хозяйкой собственного тела. Девушки, которых обманули и лишили невинности, девственницы, которых выдают замуж за человека, за которого они не хотят выходить, только поэтому совершают самоубийство. Они расценивают самоубийство как стремление к невинности и чистоте. Вы не писали стихотворений о самоубийствах? — Интуитивно она повернулась к Ипек. — Я не очень утомила вашего гостя? Хорошо, пусть он скажет, откуда появляются стихи, которые «пришли» к нему в Карсе, и я оставлю его в покое.

— Когда я чувствую, что подходит стихотворение, меня переполняет благодарность к тому, кто его послал, потому что я становлюсь очень счастливым.

— Тот, кто заставляет вас концентрироваться на стихотворении, тоже он? Кто он?

— Я чувствую, что стихи мне посылает он, хотя я и не верю.

— Вы не верите в Аллаха или в то, что стихи посылает вам он?

— Стихи посылает мне Бог, — сказал Ка с воодушевлением.

— Он увидел, как здесь поднялось движение сторонников введения шариата, — произнес Тургут-бей. — Может быть, они ему пригрозили… Он испугался и начал верить в Аллаха.

— Нет, это искренне, — сказал Ка. — Я хочу здесь быть как все.

— Вы испугались, я осуждаю вас.

— Да, я боюсь! — в тот же миг воскликнул Ка. — И к тому же очень боюсь.

Он вскочил, словно на него нацелили пистолет. Это повергло в изумление сидевших за столом.

— Что такое? — закричал Тургут-бей, словно почувствовав направленное на них оружие.

— Я не боюсь и ни на что не обращаю внимания, — сказала Ханде сама себе.

Однако она тоже, как и другие, смотрела в лицо Ка, чтобы суметь определить, откуда исходит опасность. Спустя много лет журналист Сердар-бей скажет мне, что лицо Ка в тот момент стало бледным как полотно, но вместо выражения лица человека, которому стало плохо от страха или от головокружения, у него на лице появилось выражение глубокого счастья. Он настойчиво говорил мне, что служанка проходила мимо, как вдруг комнату внезапно заполнил свет и все утонуло в свете. С того дня Ка предстал в его глазах святым. Кто-то из находившихся в комнате в тот момент сказал: "Пришло стихотворение", и все восприняли это с еще большим страхом и волнением, чем если бы на них было направлено оружие.