Снег над океаном [СИ]

Ударил колокол, и в корабельной трансляции раздалось веселое:

— Завтрак! За-автра-ак!

Доктор подавил зевок, умылся еще раз — колбасило его сутки, а спал он всего десять часов. Подумал. Халат надевать не стал, но кофр все-таки пристегнул. Вышел в коридор: полированные деревянные панели, начищенные бронзовые ручки, светильники в простенках. Ровно подстриженный серый ковер. Как в хорошем отеле, и даже запах береговой. Мастика, чуть-чуть пыль, дерево.

Сделав несколько шагов, доктор столкнулся с известным тележурналистом. Низенький, круглый, седой дядечка в жилетке из одних карманов, перед внушительностью которой рубашка и брюки просто терялись, вежливо придержал доктора за цепочку медицинского ящика:

— Юноша, я в здешних обстоятельствах профан. От самого порта пластом в каюте. Вот первый раз в благородное собрание направляюсь, — дядька посопел, покосился вниз, пытаясь под набитыми карманами жилетки разглядеть хотя бы носки собственных плетеных сандалий. — Вы мне ликбез не проведете по главным вопросам? Как обращаться, какие темы не затрагивать, и так далее.

— Я тоже всего день был в посольстве, если честно.

— Ничего, у меня опыт еще меньше.

— Но как это вы — и не поехали сюда сразу?

— Первый контакт — самое приятное. О нем и без меня найдется, кому писать. Я не люблю войну, молодой человек. Люблю стройку. А там все просто. Торжественная закладка первого камня только миг. Вы же не думаете, что Рокин уже все сделал?

— А что Рокин сделал? — доктор показал жестом на трап в конце коридора, куда и зашагали собеседники.

— Помог русалкам осознать себя. Дальше — формирование личности. У человека это занимает лет пятнадцать. У русалок больше мозг, сильнее физическая часть организма. Но и вопросов больше. С другой стороны, люди дают им сразу готовые решения. Выходит примерно так на так.

— Значит, Корнет был прав. Если мы не сформируем среди них этику…

— Корнета не читал, — журналист улыбнулся. — Но не осуждаю. Это процесс, это не на день и не на год. Любой медовый месяц рано или поздно кончается, надо жить дальше. Жить и продолжать выполнение своих обязанностей.

— Так это же вы Фадеева цитируете, «Разгром»! — доктор подхватил колобка под локоть, когда тот запнулся о высокий корабельный порог-комингс.

— Именно разгром, юноша… Старый мир мертв. Надо строить новый. Да. Интересно. Вот наступило то, о чем я читал в фантастике. А мы все так же сажаем картошку, а наши дети воруют леденцы из буфета…

— Но если вы считаете, что это как воспитание детей, то никакой проблемы воспитания искуственного интеллекта попросту нет! Зато есть проблема воспитания детей.

Раздвижные двери впустили мужчин в кают-компанию. На фоне слабо светящихся потолочных панелей, блестящего металла, киношных ломаных форм столов, терялись и люди, и тарелки. По стенам сияли разнообразные экраны в явно избыточных количествах и размерах. Впрочем, показывали они вполне актуальные сведения о погоде, курсе, скорости, биржевых котировках, политических новостях. Кто-то, неузнанный против света, приветственно махнул рукой:

— Док! Привет!

— Как спалось? — с намеком крикнул еще кто-то, и несколько голосов с готовностью заржали.

Доктор молча поморщился. Седой хмыкнул:

— Именно воспитания. Детей. Слышно же.

Подойдя к автомату выдачи блюд, журналист добавил:

— Мы, как те анекдотические программисты, выливаем воду из кастрюли, чтобы свести задачу к уже решенной.

Доктор даже по кнопке промахнулся:

— И где же у нас решена вечная проблема отцов и детей?

— Общего решения нет, но на множестве частных случаев… Вот, к примеру, Другаль, «Язычники».

— Это где киберов настраивали? В клетках, комбинациями силовых полей?

— Нет, юноша. Это где: «Воспитатель Нури, а ветер будет?»

На всех экранах появилась Такао. Все в том же коротком белом платье без рукавов, только синие волосы не уложены узлом, а двумя хвостами летят за ветром.

— Приветствую всех на борту! Прошу доктора подняться в ходовую рубку!

Журналист посмотрел на доктора внимательно. Вряд ли дядька совсем не слышал сплетен.

«Подмигнет, — подумал доктор, — прямо вот этот поднос ему на голову надену. С борщом и пельменями. Пофиг, что седой и знаменитый».

Но журналист проявил достойную мастера проницательность, и не позволил себе ничего лишнего. Вздохнул только:

— Ладно, заходите как-нибудь еще, поболтаем.

Проводил глазами доктора. Забрал его поднос: не пропадать же пельменям. Прошел к фигурному столу. Оглядел собравшихся:

— Вот так-то, молодые люди. Завидуйте молча.

Доктор же поднялся палубой выше и перешагнул очередной комингс. За гермодверью начинался рубочный подъемник: обычный стакан в трубе. Голый металл, ни следа украшений, ни огонька, ни резервных скоб. Такао не нуждается, а люди тут не предусмотрены.