Снег, уходящий вверх…

Деревья вдоль дороги возникали внезапно. Сначала темными, длинными, размытыми тенями. Потом уже стволами с более отчетливыми контурами.

Байкал был не слышен. Как будто бы его украли в эту ночь.

Ни шуршания гальки. Ни вздоха волны…

Иногда только ленивый всплеск воды из ватной неподвижности тумана. («Плавится рыба».) И ужас исчезновения Байкала – даже только в мыслях – отступит…

Я спустился по дороге к невидимому сейчас и лишь угадываемому по журчанию ручейку в пади «Жилище».

Туман перестал быть всеобщим. Превратившись в низине в плотный белый пласт, который прогнулся, прижимаясь к земле, повторив очертание низинки и оставив над собой более рассеянный слой и совсем уже почти ясно различимые вершины деревьев на фоне беловато-серебристого неба.

На другом берегу ручья, к которому я уже подходил, я увидел «летящую» ярко-рыжую корову.

«Ух ты, ирландка какая!» – подумал я. Верхняя часть коровы плавно двигалась над слоем тумана.

Время от времени ее голова исчезала внизу. И тогда были видны только бока и спина животного.

Иногда из тумана начинало подниматься длинное вертлявое существо с кисточкой волос на конце и принималось лениво похлестывать корову по бокам и спине. Потом хвост исчезал и снова появлялась голова.

Корова, увидев меня, перестала скользить по поверхности тумана и, непрестанно жуя, уставилась на меня своими черными красивыми печальными глазами.

Может быть, ей тоже было странно видеть плывущее по поверхности тумана туловище с головой.

А может быть, она подумала, что у меня есть хлебушек с солью.

Я подошел совсем близко к ней и услышал неповторимый запах коровьей отрыжки (что-то среднее между недавно скошенной травой, пенным парным молоком и сеновалом), когда она выдохнула, вытянув морду в мою сторону.

Я почесал ей за ушами. Погладил снизу шею, начиная с груди до конца морды, которую корова вытянула от удовольствия, прикрыв глаза.

– Нет у меня, Буренушка, хлебца с солью, ты уж извини, – сказал я ей в ухо…

«Стоп. Это было не в осенний приезд. Кажется, это летние воспоминания… А может, и в тот раз было…»

Нет. Все-таки этот запомнившийся мне эпизод о плывущей поверх тумана корове пришел из летних воспоминаний. Потому что я помню, что воздух был такой же теплый, как выдох у коровы.

А в тот раз я вышел на улицу, вернее, сходил куда надо. (Ибо удобства в Котах – на улице. В этаком безоконном теремке, стоящем на склоне горы выше дома.) Убедился, что бежать на зарядку в таком тумане невозможно, и вернулся в дом. Точно помню, что вернулся радостный оттого, что можно дать себе поблажку, что не надо заставлять себя делать зарядку и оттого, что в доме уже тепло и уютно, и что вымыться можно теплой водой, из ведра, стоящего на приступке у печной трубы, и даже побриться возле умывальника за печкой.

«Дров не надо. Вчера наготовил… На неделю хватит… Можно просто завалиться после завтрака на кровать и читать! Какое это счастье – читать хоть целый день, никуда не спеша».

Я убрал на печи две конфорки из трех.

Огонь весело заволновался, завихрился в образовавшемся круге. Переставил чайник на этот огненный круг.

Пока вода нагревалась, я открыл поддувало и выгреб в ведро золу.

Дышащие жаром малиновые угольки падали в щели колосника и в полумраке поддувала напоминали мне не то метеориты, не то гаснущие звезды…

Наполовину утонув в золе, они продолжали тлеть. Таинственно и безнадежно мерцая.

Когда я высыпал золу из ведра в лужу, поросшую по краям сплошным зеленым мягким ворсом душистой ромашки, зола зло зашипела, а вода в лужице игриво булькнула раза два.

При подходе к печке чувствовалось, как тепло от нее ровно разливается по комнате невидимыми волнами.

Вода в чайнике уже согрелась, но не кипела еще.

Я налил воды в эмалированную кружку. Размочил в ней кисточку для бритья и провел ею по щекам, подбородку, шее. Кисточка была мягкая и от воды почти горячая. Поэтому касание ее было приятно…

Многие, и особенно женщины, почему-то считают, что бритье дано мужчинам в наказание.

Я думаю иначе.

Мне нравится сам ритуал бритья во всех его мельчайших подробностях, если, конечно, бреешься не в спешке.

Нравится приложить к колючке щетины полотенце, смоченное в горячей воде. Или смягчить щетину теплой водой, смачивая в ней кисточку и проводя ею по лицу.

Нравится выдавить из тюбика на кисточку немного пенного крема для бритья с едва уловимым приятным запахом и какой-нибудь наивной рекламой типа: «Приятное бритье!»

Нравится видеть в зеркале, как взбивается на щеках и подбородке от круговых движений мягкой кисточкой крем, наделяя тебя в одну минуту белой бородой а-ля Хемингуэй.

Нравится хорошим лезвием не спеша проводить сверху вниз по щеке и подбородку, сбривая щетину и оставляя на лице среди белоснежной пены прямоугольную дорожку чистой розоватой кожи.

Нравится, тщательно выбрившись и смыв теплой водой остатки пены, смочить кожу мужским одеколоном или ароматной водой «После бритья».

Одеколон приятно холодит и слегка пощипывает как будто новую кожу. И ты сам становишься какой-то новый и праздничный.