Снег, уходящий вверх…

Во-первых, я не мог точно определить, сколько же времени я пробыл под водой: пять, десять, две минуты? А во-вторых, я никак не мог «отклеить» свои ласты ото льда (словно их прикрепили к нему очень хорошим клеем или они стали мощными резиновыми присосками), как бы я ни пытался изогнуться и дотянуться до них руками. «Ноги» мои раздулись и стали похожими на бревешки средних размеров, и я наконец понял, что, находясь вниз головой, непроизвольно делал выдохи носом в костюм.

К моей легкой панике, возникшей по этому поводу, неожиданно прибавилось еще одно чувство, усилившее ее.

Вообще-то я не страдаю боязнью замкнутых пространств, хотя, как и всякий нормальный человек, абсолютно изолированных помещений не люблю. Но теперь я вдруг представил всю громаду и тяжесть льда, к которому «прирос», и, видя такое близкое от моей головы дно, мне вдруг подумалось: «А что, если лед немного просядет?» Мысль была, конечно, нелепая, но в тот момент она мне таковой не казалась. «Меня же просто расплющит как прессом!» Я заволновался еще больше, и мне вообще стало не по себе. И, еще не вникнув до конца в происходящее, уже почти автоматически я резко дернул веревку три раза на себя (что означало: «Аварийное всплытие!»), боясь только одного – что мой сигнал может быть не воспринят по каким-то причинам страхующим. Иного достойного выхода из этой ситуации я просто не видел, сразу вдруг забыв весь теоретический курс.

Кажется, не успел я еще дернуть в третий раз, как тут же почувствовал, что лямки акваланга врезались мне в плечи, а веревка потащила, отделив ото льда, к спасительной майне. «К свету, к воздуху, к простору!» Я схватился за нее обеими руками и ударился плечом об лед, что уже окончательно позволило мне сообразить, что теперь я нахожусь в горизонтальном положении, скользя по обратной и, к моему счастью, довольно ровной в этом месте глади льда.

Принять какое-нибудь другое положение было уже невозможно. Я так быстро продвигался к майне, словно меня тащила к ней механическая лебедка, а не человек.

Когда я вынырнул на поверхность, клапан на моей макушке, надувшийся, как сарделька, и поднявшийся вертикально, пискливо, как газ из спертого кишечника, начал стравливать воздух. И тут же вопросительные лица Путилова, уже с аквалангом за спиной, и Мурахвери превратились от безудержного смеха в гримасы. Их хохот еще усилился, когда мой ослабевший и уже опадающий воздушный клапан издал последний слабый пук.

– Ой, не могу! – держась за живот, хохотал Мурахвери. Путилов, тоже согнувшись, смеялся беззвучно, до слез.

А я, глядя на них снизу вверх и уже почти успокоившись, думал: «Какие у меня хорошие, надежные друзья».

Сударкин с Резинковым, вышедшие из вагончика и подошедшие к проруби, тоже улыбались, глядя на нас.

По-видимому, вид у меня был довольно растерянный. Я по-прежнему крепко сжимал загубник акваланга, делая при этом шумные вдохи и выдохи.

Продолжая необидно улыбаться, Резинков снял с меня шлем.

– Ну, что случилось, малыш? – уже серьезно спросил Коля.

После моих не совсем внятных объяснений новый приступ смеха согнул в дугу теперь уже всех четверых. И только подошедшие к лунке Давыдов и Карабанов стояли молча и смотрели на меня не то с сожалением, не то с жалостью.

– Не заслужил ты, малыш, «Моби Дик», – все еще улыбаясь, проговорил Резинков. – За пять минут погружения ты достиг пока что только одной цели – всех переполошил. После обеда пойдешь под воду уже работать, а не просто гулять.

И немного погодя серьезно добавил:

– Надо, чтобы это состояние страха и беспомощности не застряло в тебе. А его можно пересилить, только заставив себя снова погрузиться. А в общем-то не расстраивайся, и не такое с нами со всеми было. Вылезай, пойдем обедать.

* * *

После обеда мне предстояло вбить в расщелину скалы единственный штырь с кольцом на боку и подтянуть к нему «трансекту», закрепив ее в кольце. Веревка-трансекта уже была натянута подобными штырями ниже и выше по каньону, но недостаточно хорошо.

Мой штырь надо было вбить прямо под подводным домиком, на глубине примерно шестнадцати метров, а затем «благополучно вернуться назад». Слово «благополучно» особенно подчеркивалось Резинковым, когда он инструктировал меня.

Я понимал, что подобную работу сможет выполнить даже любой длинношерстный макак и что ее просто придумали для меня, причем лишь для того, чтобы я вновь погрузился под воду, теперь уже якобы по серьезному делу.

Страховать меня было поручено Сударкину. А «на стреме» должен был «стоять» Резинков. С одной стороны, это, конечно, успокаивало, правда, не настолько, чтобы я чувствовал себя совершенно безмятежно, а с другой стороны, настораживало, потому что задействовались наши лучшие водолазы.