Снег, уходящий вверх…

Было холодно. (А ведь это был всего-навсего летний дождь, а не восьмиградусная байкальская водица.) Финский рублевый обед (набор бутербродов) размок в своей бумажной упаковке.

И отчего-то было так грустно…

Тогда я думал, что это, наверное, из-за дождя и проигрыша нашей команды…

После Крылатского мы отправились домой к одной из двух девушек, с которыми вместе мокли. Во-первых, потому что она жила рядом, а во-вторых, потому что, несмотря на дождь, ее угораздило родиться именно в этот день какое-то количество лет назад. Более того, она уверила нас, что отлично помнит день своего рождения (и ей можно было верить, потому что у моей знакомой, приблизительно с 25-летнего возраста, жизненный процесс стал проистекать в обратном направлении к естественному человеческому развитию) и что тогда тоже шел дождь. Так что она к этому уже привыкла и без дождя себе этот день просто не представляет. Даже в неудачном замужестве, по ее мнению, был повинен дождь.

«Льет и льет. А тут день рождения и настроение пакостное. Да еще родители и ухажеры визуально и по телефону достают, а деться из дома некуда из-за погоды. Ну, я и загадала: еще три дня будет лить – выйду замуж. А дождина-то лил еще неделю после моего загада».

Я заметил, что женщин по отношению к их возрасту можно разделить на три категории: первые – имеют то количество лет, которое имеют; вторые – вообще не имеют возраста, вернее, не любят о нем говорить и не говорят; третьи – с каждым прожитым годом становятся все моложе. Моя знакомая относилась как раз к этому – третьему – типу. И даже, по самым приблизительным подсчетам, подходила на сей раз к возрасту в четырнадцати-шестнадцатилетнем интервале («хорошо, что она еще не успела достичь ясельного возраста») и моя дружба со столь юной особой представлялась бы предосудительной, не будь я подозрительно уверен в том, что мы приблизительно ровесники. Иначе бы вызывало недоумение то обстоятельство, как в столь короткое время моя подруга умудрилась окончить психологический факультет МГУ, выйти замуж за венгра (даже при суперсвободных нравах до замужества ей надо было хотя бы окончить школу), пожить в Будапеште и вернуться в Москву, утверждая, что дунайский климат ей не подходит из-за обилия осадков. Впрочем, когда я поддавался гипнозу ее утверждений о том, что «для всех время крутится вперед, а для меня делает исключение и прокручивается назад», тогда все становилось на свои места. «Есть много, друг Горацио, такого…»

Может показаться, что я придаю огромное значение возрасту женщин, а между тем я никогда (!) не задал ни одной из них глупейшего, безжалостного вопроса о летах. (Наверное, еще и благодаря этому у меня с ними почти всегда более-менее хорошие отношения. Даже при расставании мы умудряемся оставаться друзьями.) Во-первых, потому, что это меня не интересует (ведь можно же, если понадобится, приблизительно вычислить), а во-вторых, я считаю, что возраст не имеет никакого значения. Я встречал сорокалетних дур и двадцатилетних умниц. Тридцатилетних девушек и восемнадцатилетних потаскушек, уставших от доступности и уступчивости собственного тела. Так что возраст – категория очень шаткая для характеристики человека. Например, о своем возрасте я иногда просто забываю, и мне необходимо какое-то время для того, чтобы вспомнить, сколько мне лет.

Важно, по-моему, не количество прожитых лет, а степень их наполненности чем-нибудь хорошим и добрым…

В студенчестве – я занимался биологией – меня так увлекла систематика, что я готов был систематизировать все на свете. У меня даже существовала «научно» обоснованная градация женщин (по их поведению и внешности) на 12 типов. Низшие ступени этой шкалы занимали «дежурки» и «горжетки», высшую – «леди». По секрету скажу, что моей любимой была одиннадцатая ступень – «айсберги», ибо в «леди» есть уже что-то ненатуральное. К тому же «леди» я ни разу в жизни не встречал…

Так вот, если бы моя московская знакомая не вытворяла, причем всерьез, фокусов со своим возрастом, она, пожалуй, дотянула бы до этой одиннадцатой ступени…

Но я отвлекся.

Память вообще такая штука, которая любит закоулки.

А может, я просто боюсь, что она вернет меня снова, в который уже раз, в Сибирь, на Байкал, в Тот день?

В Иркутске уже наступило утро следующего дня. Был шестой час.

В Москве – одиннадцатый час вечера. Все длился тот же день.

Гости, нагрузившиеся глинтвейном, объевшиеся и лениво-веселые, начинали расходиться…

Метро уже готово было закрыться. Глаза – тоже. Был почти час ночи. И я, глядя в черные глянцевые окна вагона метро, ощущал в себе какое-то сонное отупение, придавливающую усталость и тоску.

Приблизительно в это же время (в час по-московскому, в шесть по-иркутскому) нашли Серегу. Он лежал на берегу, у уреза воды в шерстяных тренировочных брюках – раздувшихся бревнами от нанесенного в них песка – и одной кроссовке.

Байкал щекотал его ступню и пальцы ноги.

Волна тихонечко накатывала и, шурша песком, вздыхая, уходила. Он лежал лицом вниз. Очень белые руки сжимали мокрый песок. Тело было покрыто царапинами и кровоподтеками.