Снег в апреле

— Я даже не знаю, как ты выжила. Единственный ребенок, в котором души не чаяли родители, жившие порознь. И если этого тебе было недостаточно, в твоем распоряжении всегда был Чарлз, который портил тебя еще больше.

Чайник закипел, и он подошел, чтобы снять его с плиты. Лиз положила крышку обратно на плиту.

— Зато ты ничем не портил меня, Оливер, — ответила она.

— У меня было больше ума.

Он налил в чашки кипяток.

— Ты меня вообще не замечал. Всегда говорил мне, чтобы я не болталась у тебя под ногами.

— Ну, так было, пока ты была маленькой и еще не стала такой шикарной девушкой. Между прочим я тебя вчера не узнал. Я понял, кто ты, только когда ты сняла свои темные очки. Должен сказать, я очень поразился.

— Кофе готов?

— Да. Садись пить, пока он не остыл.

Они сидели за истертым кухонным столом лицом друг к другу. Лиз держала кружку так, словно пальцы у нее до сих пор не отогрелись. Выражение лица у нее было задорное.

— Мы говорили о том, как ты женишься.

— Я об этом не говорил.

— Как долго ты тут пробудешь?

— Пока со всем не разберусь. А ты?

Лиз пожала плечами.

— Я должна ехать на юг. Мать и Паркер сейчас в Лондоне — приехали по делам на несколько дней. Я звонила ей, когда приехала из Прествика, рассказала о том, что случилось с Чарлзом. Она хотела, чтобы я немедленно вернулась к ним, но я объяснила, что собираюсь пойти на похороны.

— Но ты так и не сказала мне, как долго собираешься еще пробыть в Росси-хилл.

— У меня нет никаких планов, Оливер.

— Тогда останься ненадолго.

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Да.

Когда вопрос был улажен и эти слова произнесены, остатки напряжения между ними исчезли. Они сидели и болтали, забыв о времени. Лиз встрепенулась лишь тогда, когда часы в холле пробили двенадцать.

— О господи, неужели уже полдень? Мне пора идти.

— Зачем?

— Обед. Помнишь такой нелепый старомодный обычай? Или ты не обедаешь?

— Вовсе нет.

— Пойдем со мной, пообедаешь с нами.

— Я отвезу тебя домой, но на обед не останусь.

— Почему?

— Я и так уже половину утра потерял, пока лясы с тобой точил, а еще кучу вещей надо сделать.

— Тогда приходи на ужин. Сегодня вечером.

Он подумал и, по разным причинам, отказался и от этого приглашения.

— Может быть, завтра?

Она пожала плечами и с легкостью согласилась, проявив образцовую женскую сговорчивость:

— Когда угодно.

— Завтра было бы замечательно. Часов в восемь?

— Приходи чуть пораньше, если захочешь выпить аперитив.

— Хорошо, приду чуть пораньше. Надевай шубку и шляпу, и я отвезу тебя домой.

У него была небольшая темно-зеленая машина, низкая и очень быстрая. Она уселась рядом с ним, засунув руки в карманы полушубка и глядя вперед на бледные шотландские пустоши. Она так остро ощущала присутствие мужчины, который сидел рядом, что ей было почти больно.

Он изменился и все же остался прежним. Стал старше. На лице появились морщины, которых не было прежде, а в глубине глаз таилось такое выражение, что она чувствовала себя так, словно заводит роман с совершенно чужим человеком. И все же это был Оливер, бесцеремонный, отказывающийся связывать себя обязательствами, неуязвимый.

Для Лиз всегда существовал именно Оливер. Чарлз был лишь предлогом для того, чтобы наведываться в поместье Кейрни, и Лиз бесстыдно использовала его в таком качестве, ибо он поощрял ее постоянные визиты и всегда был рад ее видеть. Но уехала она из-за Оливера.

Чарлз был непримечательным жилистым парнем с песочными волосами и множеством веснушек. А в Оливере был шик. Чарлзу хватало времени и терпения на неловкую девочку-подростка: он учил ее забрасывать удочку, играл с ней в теннис, помогал вынести муки первого взрослого танца, показывал, как танцевать рил.[3] Но она все время думала только об Оливере и молилась о том, чтобы он пригласил ее танцевать.

Но он, конечно, этого не делал. У него всегда был кто-то еще, какая-нибудь неизвестная девушка или подружка, приглашенная с юга. Я познакомился с ней в университете, на вечеринке, когда гостил у старого знакомого. За годы их набралось довольно много. Девушки Оливера были здесь предметом шуток, но Лиз не находила это смешным. Она наблюдала со стороны и ненавидела их всех: в своем воображении она лепила их восковые куклы и колола их иголками, страдая от подростковой ревности.

Когда ее родители развелись, именно Чарлз писал ей письма, рассказывая о том, что происходит в поместье Кейрни и поддерживая с ней связь. Но в потайном кармашке ее бумажника лежала помятая фотография Оливера, крохотный снимок, который она сделала сама и который повсюду ездил вместе с ней.