Снег в Гефсиманском саду (сборник)

Женщина открыла папку и стала писать. А Соломон Исакович сидел и думал. Вот и пришла пора расставаться с Москвой. Как-никак – почти два десятка лет сравнительно благополучной жизни. Необременительная бумажная работа, где все к нему привыкли и он привык ко всем. Мелкие, но столь важные удобства и сравнительная обеспеченность продуктами питания и предметами первой необходимости, возможная лишь в столичном городе. И – венец мечтаний каждого нормального человека – отдельное жилье. Жаль. Но ничего не поделаешь. Рано или поздно за все в жизни приходится платить. Что означает нынче административная высылка? Вряд ли принудительные работы. Скорее всего, какой-нибудь районный центр в глубинке. Дают ли срок или это на неопределенное время? И выделят ли ему жилплощадь или придется искать самому? Да уж, такой квартиры ему больше в жизни не видать. Да еще с бассейном. Соломон Исакович улыбнулся про себя. А зато приобретенная недавно строительная сноровка может отлично пригодиться: хоть блоки класть, хоть кафель…

– Вы что улыбаетесь? – спросила вдруг женщина.

– Да нет, я так…

Врач отложила ручку:

– Да вы поняли ли меня? Вы поняли, что вас вышлют из Москвы?

– Конечно, понял.

– И вы лишитесь московской прописки и вряд ли уже когда-нибудь получите ее обратно.

– Да уж вряд ли.

– И…

Женщина потрогала кончиками пальцев складки вокруг рта, слегка помяла их, как бы пытаясь разгладить, и Соломон Исакович догадался, что она всегда, каждую минуту, сознательно или бессознательно помнит об этих портящих ее миловидное лицо складках, неуклонно углубляющихся со дня на день.

– Да вы не беспокойтесь, доктор, – сказал он. – Я все понял. Меня вышлют из Москвы, и прописку я потеряю навсегда. И работы такой, что у меня была, я себе не найду. Придется начинать все заново на пустом месте. И, вероятно, надо будет ходить отмечаться. Ну, и все прочее.

– Вы откуда все так хорошо знаете? – настороженно спросила женщина.

– Ах, доктор, что ж тут знать, – спокойно ответил Соломон Исакович. – Вы не беспокойтесь. Везде люди живут, как-нибудь пристроюсь. Что мне Москва? Бассейн мой вы у меня отобрали, – он снова улыбнулся, – квартиру не вернете, а больше меня тут ничто не держит. Или вы советуете остаться в больнице?

– Ничего я вам не советую, – раздраженно сказала женщина. – Взрослый человек, сами должны решать.

– Вот я и решил.

– Я только одного понять не могу.

Женщина замолчала, прижав пальцы к углам рта и глядя в больничное дело.

– Да?

– Смотрю на вас и не могу понять.

– Чего именно, доктор?

– Вы говорите, в Москве вас ничего не держит.

– В общем так.

– А что вас вообще тут держит?

– Где?

– Что вас тут держит, в нашей стране? Что вам здесь?

– Как это?

– Родных у вас нет, никого нет. Или сбережений много, боитесь не вывезете?

– Нет, сбережений не много, – растерянно ответил Соломон Исакович.

– Так чего вам? Чего сидите здесь? Смотрите, как ваши все едут.

– Мои?

– Ну, не мои же. Да вы что, с луны свалились? Не знаете, что ваши уезжают?

Соломон Исакович и в самом деле, как с луны свалился. Нет, конечно, он знал. При всей своей обособленности не мог не знать, не слышать разговоров. И на старой квартире, где это обсуждалось часто и с жаром, со смесью брезгливости и зависти к уезжающим, и на работе, где был даже один или два таких случая и где пришлось отсидеть на собраниях, обсуждавших и осуждавших. Знать он знал, но никогда не соотносил этого с собой лично. А в эту минуту так далек был от этой мысли, что с трудом сообразил, о чем говорит женщина.

– Д-да… – выдавил он из себя. – Уезжают…

– Ну? А вы чего же? Вместо того, чтобы дурака валять, бассейны строить? Или вам не хочется?

– Мне? – Соломон Исакович подумал. – А вам? Вам хочется?

– Как всегда, вопросом на вопрос! – женщина вдруг рассмеялась. – Да куда же мне ехать и зачем? Моя жизнь вся здесь!

– И моя…

– Я же здесь у себя дома. Здесь все мои и всё мое. Мне и здесь хорошо.

– А мне, вы считаете, плохо? Здесь не мое?

Женщина пожала плечами.

– Это вам виднее. А я – нет, я среди чужих жить ни за что бы не хотела. Да я и говорить кроме как по-русски не умею!

– И я тоже.

– Как так? – с некоторым любопытством спросила женщина. – У вас же есть свой язык. Я думала, вы все его знаете.

– Нет… У нас дома все по-русски говорили. Разве что дед с бабкой иногда… Нет, не знаю.

– Ну, все равно. Неужели не хочется пожить на своем месте, среди своих?

То, что говорила женщина, было неожиданно и неуместно. Соломону Исаковичу не следовало поддерживать этот нелепый разговор, надо было сосредоточиться на тех вопросах, которые он должен ей задать относительно высылки, как, куда, когда…

– Да у меня там своих никого нет…

– А здесь кто у вас есть?

– Здесь? – ему захотелось пошутить: «Вот вы у меня есть, и Гриша-кататоник, и соседи внизу, которым я испортил квартиру…», но он увидел вдруг, что это выйдет не шутка, а истинная правда, да и слишком очевидно было, что женщина никак не расположена считать его своим, даже в шутку.