Снега метельные

Она вскоре вернулась, одетая наспех, но аккуратно, видно, успела заглянуть в зеркало.

— Ну что он? Не будет дом поджигать?

«Я,— говорит,— понимаю, ты молодая, тебе надо гулять, иди».

Звенел мороз. Дым свечами стоял над трубами и где-то высоко-высоко сливался с белесым небом. Они пересекли тракт, прошли мимо столовой.

— Вот и не стало Субботы,— сказала Женя.— Поче­му-то я всегда чувствую себя виноватой, когда кто-ни­будь умирает прежде времени.

— Да, в любом случае ощущаешь утрату, это естест­венно для живых. А у медиков оно, наверное, вы­ражено еще более остро. А вам не кажется, что он сам не хотел жить?

Женя подумала, не сразу ответила:

— Нет, по-моему, хотел, только — легкой жизни.

— Легче, чем у всех других. И это вывело его из числа живых еще до смерти.

— А в общем-то, умрет каждый,— грустно сказала Женя.

— Куда денешься,— усмехнулся Николаев.— Но настоящему человеку при мысли о такой неизбежности хочется жить без мелочей.

— Интересно, а вы любите мечтать?

— Конечно. Мечтаю хорошо исполнять свое дело. Оно сложное и очень интересное. У нас с вами в принци­пе одна задача: вы заботитесь о здоровье физическом, а я — о деловом и нравственном. И в конечном счете вместе мы с вами печемся о прогрессе рода человеческого.

— Значит, у вас тоже призвание? А я думала, вас просто назначили, и вы, как человек дисциплинирован­ный, все честно выполняете.

— На одной дисциплине, Женя, далеко не уедешь. В любой профессии. Нужна инициатива, желание, любовь к своему делу. Или призвание, ес­ли хотите.

— А как вы считаете, стать хорошей матерью — это призвание или обязанность?

Николаев рассмеялся.

— Наверное, и то и другое.

— Стать хорошим медиком я мечтаю иногда, а вот хорошей матерью — всегда,— призналась Женя.— Я знаю, об этом не принято говорить вслух, но мне так хочется, чтобы были сыновья, дочки. Маленькие, потом большие. Одевать их всяко, подгонять им бельишко, шлепать их. Не сейчас, конечно, а когда-нибудь потом, попозже.

— Я понимаю, понимаю,— серьезно сказал Николаев.

— Чтобы они шумели, росли. Сыновья мои, как под­растут, станут суровыми, неразговорчивыми, а дочери — наоборот, нежными и говорливыми.

Возле своего дома Николаев сказал:

— Может быть, зайдете ко мне?

— Прямо сейчас? Ладно,— не раздумывая, согласи­лась Женя.— Посмотрим, как живет начальство.

Вошли в комнату. Николаев скоренько, на ходу обил валенки у порога и нашарил выключатель.

Женя, привыкая к яркому свету, сощурилась и нагну­лась в поисках веника.

— Проходите, проходите,— Николаев легонько ко­снулся ее локтя.— Снимайте пальто, у меня тепло.

В комнате, довольно просторной и, как Жене показа­лось, не слишком уютной, было все необходимое для жилья, койка с синим одеялом в крупную клетку (поче­му-то оно бросилось сразу в глаза Жени), просторный, не новый, а, видно, купленный у кого-то здесь письменный стол, Николаев, прикрыва­я спиной, начал поспешно убирать звякающие стаканы н чайник. Здесь, как подумала Женя, теорети­чески было все, крашеный желтой краской стеллаж с пестры­ми корешками книг, даже тюлевые занавески на окнах, но практически...

— Женской руки не хватает,— простодушно сказала она и деловито осмотрелась, будто готовясь засучить ру­кава и тут же приступить к исправлению невидимых мужскому глазу недочетов, приложить эту самую женскую руку к домашнему уюту.

Николаев выдвинул из-под стола табуретку, и Женя присела на краешек, держась обеими руками за горящие от мороза щеки.

— Отсутствие женской руки я не особенно чувст­вую,— преувеличенно твердо сказал Николаев.— И вооб­ще, к домашнему, женскому труду у меня свое отношение. Оно не оригинально, но... во всяком случае, стиркой и кухней моя жена заниматься не будет.

– Слыхали мы такое!— с ласковой насмешливостью отозвалась Женя.

Николаев, не переча, только повел бровями.

— Представьте себе такую картину. К весне у нас от­крывается прачечная с машинной стиркой. По утрам ма­шина будет объезжать поселок и забирать белье в стир­ку, а вечером развозить выстиранное и отутюженное. Дет­ские ясли уж есть, будет и детский сад...

Он говорил обычные, знакомые слова, повторял знако­мые обещания, но Жене почему-то не было скучно.

— К осени откроем большую столовую, фундамент уже заложен по типовому проекту. Цена обеда — три, четыре рубля. Можно заказывать на дом... Я говорю все время о будущем, но ведь мы всего два года живем на целине, а в старых, передовых совхозах все это давно за­ведено, там жить легче. Прежде я рассуждал о женском труде отвлеченно, а сейчас все прелести быта испытал на собственной шее. Все будет, Женя, всё сделаем!— Он даже слегка пристукнул рукой по столу, но тут же вспом­нил о своей роли хозяина.

«Что полагается делать в таком случае?— подумал он.— Надо включить приемник, поймать легкую музыку. А главное, угостить чаем».

Однако ставить чайник он не спешил, заколебался, не зная сам, почему, может, побоялся насмешки Жени, и — будь что будет!— отверг чаепитие.

Спасительно зазвонил телефон, даже удивительно, что он так долго молчал.

— Слушаю!