Снега метельные

– Пожелаем ей успеха, она хороший человек, – сказал Николаев. – Поздравляю вас с новосельем и желаю всей семье счастья.

Он ушел, осуждая себя. Со­мневался, колебался, все чего-то боялся. Как это все ничтожно по сравнению с ее прямотой и реши­тельностью! Хотя с другой стороны, выдержка его помогла обоим.

Но что странно — теперь ему показалось, Соня Со­колова увезла с собой какую-то важную частицу его ду­шевной жизни.

Как там дела у Грачева? Надо бы позвонить.

«Разрывом устраняется обман»,— сказал ему как-то Леонид Петрович (а Николаев тогда грешным де­лом подумал, а каким разрывом устраняется обман Ткача?..)

Обман устраняется, допустим... А любовь?

32

Грачеву не спалось. Он сидел в одиночестве на кухне в доме медиков и курил. Бросив окурок в таз возле пли­ты, он вставал, делал три шага к окну, затем поворачи­вал к двери, затем снова к окну и машинально брал сле­дующую папиросу. Выбив мундштук о коробку, чиркал спичкой и после первой затяжки сознавал: кажется, опять закурил. И заглядывал в коробку, считал, сколько еще осталось, хватит ли до утра?

Трудно сказать, что его сейчас тревожило. В общем, конечно, больница, в общем и целом, а если сказать конкретней...

Нет, конкретней лучше не говорить.

Беспокоил, разумеется, послеоперационный больной. Не поднялась ли температура, как поведет себя шов... Он потерял много крови. Может быть, ввести физраствор подкожно?..

Грачев оделся, вышел на улицу. Перед самой больни­цей остановился: а вдруг Ирина в палате, возле Хлынова? Какова будет картина, брошенный муж явился под­сматривать?..

Женское сердце жалостливо, Ирина может зайти в палату к послеоперационному, приободрить, утешить, ничего в том нет предосудительного. «Совсем нет, прямо-таки ничегошеньки нет предосу­дительного»,— подумал он язвительно.

Почему врач, настоящий врач, исцелитель, каковым он себя считает, не может попросить женщину утешить больного после операции?

Может, но почему-то не попросил.

Ах, эта женщина — его бывшая жена, и в нем загово­рил инстинкт собственника. Вон каков ты, оказывается, настоящий врач, исцелитель. Да еще подглядывать при­шел, сторожить!..

Грачев повернул обратно. Прошел шагов пятьдесят, остановился.

— Черт знает что такое!— проговорил он вслух.— Ку­да все подевалось — уверенность, спокойствие, хладно­кровие? Для чего горожу-нагораживаю? Весь вечер раз­дуваю в себе идиотские подозрения. Зайду, узнаю, как его самочувствие, и пойду домой, спать.

Он всегда так делал, после любой операции. Нет при­чины нарушать традиции. Грачев пошел к больнице снова, издали нацелившись взглядом на окно изолятора. Оно светилось розовым све­том и наполовину было задернуто марлевой занавеской. Он смотрел неотрывно, ждал, что там вот-вот промельк­нет ее тень. Не дождался...

У входа он снова остановился в нерешительности. Что делать, если Хлынова не окажется в палате, если он... в изоляторе?

А ничего не делать. Попросить сестру, чтобы она на­шла больного и уложила его в постель. И не просто сест­ру, а Женю, которая все знает.

Бог ты мой, а кто тут всего не знает!..

Никого он просить не будет, а зайдет сам в палату, как делал это всегда, и если убедится, что больного нет на месте, обратится за помощью к сестре. И даже не за помощью, а просто напомнит ей о больничном режиме.

Она приведет больного, водворит его, так сказать, на место, и Грачев спокойно — спокойненько!— скажет, что во избежание осложнений сейчас ему необходим макси­мальный покой, постельный строгий режим. А блага жиз­ни он может наверстать потом. И отсутствие руки в дан­ном случае не помешает.

«Все-таки ты сволочь, Грачев»,— сказал он себе.

В ординаторской он снял пальто, повесил его на ве­шалку, взял халат и решительными рывками натянул его.

Тишина в больнице, покой...

Он вошел в темную палату, оставив дверь приоткры­той, чтобы проходил сюда свет из коридора. Хлынов спал, дышал тяжело, хрипло, как сильно уставший за день человек. Толсто забинтованная культя покоилась на белой широкой лангете.

Грачев тихо вышел, тихо прикрыл за собой дверь. Постоял в коридоре, прислушался неизвестно к чему, может быть, к самому себе. В дальнем углу едва заметно голубела дверь изолятора...

В процедурной, склонившись на столик, дремала Же­ня, похожая на белую птицу, спрятавшую голову под крыло. На звук двери она подняла сонное личико, с уси­лием открыла глаза.

— Ах, это вы! А я тут сплю...

Нечего ей пугаться и оправдываться не надо, измота­лась за день, устала.

— Все в порядке, Женя? Как послеоперационный?

— Спит. Пусть поспит, двое суток подряд мучился,— она пожалела Хлынова, как всякого другого больного, не подозревая о состоянии Грачева.— А вы отдыхайте, Лео­нид Петрович. Я на страже.— Женя сонно улыбнулась.— Я всегда чувствую, когда все в порядке, а когда что-ни­будь случится.

«Милое дитя»,— подумал Грачев и попросил:

— Пошлете за мной, Женя, если что... Кровотечение вдруг и так далее.