Снега, снега

– Пожалуй, мы поступим по-другому. Есть у меня одна дельная мысль. Будем, радость моя сероглазая, форсировать события…

Глава одиннадцатая Смена статуса

Камера была достаточно светлой, просторной и комфортабельной. Но, всё же, лишь тюремной камерой.

«Вернее, камерой предварительного заключения, расположенной в каком-то здешнем изоляторе, – отметил про себя Лёха. – Для различных правонарушителей и прочих подозрительных персон, утративших доверие высокого начальства. Или просто, к примеру, попавших под подозрения в крамоле и ереси… Нас же с Графиней поместили сюда совсем по-другому поводу. То бишь, всё идёт в соответствии с планом. Немного поменяли свой общественный статус, не более того. Но мероприятие происходит в допустимых рамках… Тьфу-тьфу-тьфу! Стук-стук-стук!»

План был совсем нехитрым. Правда – при этом – коварным и изощрённым. Но, что называется, в меру. Без явной подлости и грязного свинства.

Ещё раз окинув взглядом три хладных трупа, Лёха объявил:

– Идём сдаваться епископу! То есть, старательно объясняться, настойчиво извиняться и истово каяться.

– Ты уверен? – засомневалась Ванда. – «В расход» же, наверняка, отправят…

– Не думаю. Они же первыми начали? В смысле, негры?

– Первыми.

– Мы же просто защищали твою девичью графскую честь?

– Защищали. Мою девичью честь.

– Кроме того, мы будем отчаянно интриговать, – загадочно прищурился Лёха. – Причём, по полной программе.

– Это как?

– Как учили – в своё время – в одном профильном заведении. Применяя психологические навыки и шпионские методы… Это, ведь, епископ Альберт лично занимался формированием команды «помощников»? Он самый. А по факту получается, что ошибку допустил. Мол, отобрал совсем не тех людей. Это же выбранные им бойцы – в первый же день новой службы – принялись безобразничать и беспредельничать, меры не зная? Так у нас получается?

– Ну, вроде…, – смущённо пробормотала Ванда.

– Не «вроде», а так оно и есть! Следовательно, что?

– Что?

– Следовательно, нашему седобородому епископу – если дать делу ход – никогда уже не получить повышения по службе, – назидательно ткнув пальцем в облупленный потолок, сообщил Лёха. – Такие откровенные ляпы, увы, не прощаются. Наоборот, могут – в качестве справедливого и заслуженного наказания – сослать в какую-нибудь затрапезную глухомань. В медвежий угол, образно выражаясь…

– Альберт, он же хороший. Честный и добрый…

– Извини, Графиня, но придётся – на время, естественно – позабыть о бургундском аристократическом благородстве. Ситуация так сложилась, ничего личного… Кроме того, подружка сердечная, мы имеем на руках и второй бронебойный козырь.

– Какой?

– Нож, подаренный тебе Актрисой, которая – в свою очередь – приходится уважаемому епископу любовницей. Причём, любовницей беременной… Откуда у переселенки, содержавшейся в фильтрационном лагере, взялось холодное оружие? Высокопоставленный любовник подарил? Так, ведь, получается?

– Ну, знаешь, это уже откровенный перебор! – искренне возмутилась Ванда. – Мэри является моей доброй и единственной подругой. Да и тебе, коварный и вероломный тип, она не чужая… Это же подло!

– Не горячись, радость моя, – улыбнувшись, посоветовал Лёха. – Мы же не будем всерьёз шантажировать почтенного Альберта. Так, только самую малость… Пусть поможет нам выбраться из этого пикового расклада. Не более того. Разойдёмся – к взаимному удовольствию – краями, пожав друг другу руки. Как в лазоревом бескрайнем море – белоснежные пассажирские лайнеры…

– А епископ сможет? В смысле, помочь нам выбраться?

– Безусловно. Впрочем, тут всё зависит от тебя…

– Почему – от меня? – пушистые ресницы Ванды удивлённо затрепетали. – Что ты, Алекс, имеешь в виду?

– Понимаешь, на заполярной метеостанции ждут супружескую пару. Не думаю, что епископ предложит нам другие дельные варианты… Так, собственно, как?

– Не знаю, идальго, на что это вы намекаете…

– Ванда, прекращай свои графские штучки. Ну, хотя бы, на время. Согласна выйти за меня замуж?

– Согласна, чурбан ты неотёсанный. Раз другого выхода нет…

– Я, честное слово, сейчас обижусь, – нахмурившись, пообещал Лёха. – Причём, всерьёз и надолго.

– Совсем шуток не понимаешь? Я и говорю, мол, чурбан стоеросовый и деревенщина законченная… Согласна. Причём, с великой радостью и с неземным восторгом… Так лучше?

– А, то!

– Тогда – целуй…

Выйдя из помещения бывшей швейной мастерской, они – через лагерный плац – направились к учебному корпусу.

Через правое Лёхино плечо были небрежно переброшены четыре кожаных ремня – с чёрными пистолетными кобурами. Ванда сжимала в ладони левой руки светло-жёлтый охранный жетон, а в ладони правой – чёрную ручку окровавленного ножа.

Когда до учебного корпуса оставалось пройти метров тридцать-сорок, Лёха велел:

– Останавливаемся!

– Что дальше? – растерялась Ванда.

– Стоим. Отсвечиваем. Ждём… Ага, нас, кажется, заметили. У окон крайней учебной аудитории уже толпятся, отталкивая друг друга, переселенцы и переселенки…

Вскоре из дверей центрального входа показалась-выбежала светло-серая фигура с двумя алыми лычками на левом плече.