Снеговик

— Ну, — сказал он врачу, — вот и еще один припадок миновал! По-моему, я хорошо вздремнул. Не бредил ли я во сне, доктор?

— Нет, — смущенно солгал молодой человек.

— Вы что-то скрываете, — возразил барон. — Послушайте, если мне случится заговорить во сне, вы должны запомнить мои слова и в точности передать их мне; я так хочу, вам это известно.

— Вы произносили отдельные слова, без связи и смысла, по ним никак нельзя было догадаться о том, что вас беспокоит…

— Тогда, видно, ваше питье и впрямь хорошо действует. Тот врач, что был тут до вас, пересказывал мне мои сны… Они были безобразны, омерзительны! Теперь, по-видимому, мне снятся только пустяки…

— А разве вы сами этого не сознаете, господин барон? Разве, проснувшись, вы не чувствуете себя менее утомленным?

— Нет, не могу этого сказать.

— Значит, все еще впереди.

— Дай-то бог! А теперь оставьте меня, доктор. Идите спать. Если вы мне понадобитесь, я велю разбудить вас. Но я чувствую, что опять усну. Пошлите сюда камердинера, я хочу лечь в постель.

«Мой предшественник, — думал, уходя, молодой врач, — слишком многое слышал и слишком много болтал. Это дошло до барона, они поссорились; врача затравили, вынудили бежать из родных мест. Да послужит мне это уроком!»

Тем временем Христиан добрался до Стольборга, где его ждал Гёфле. Адвокат торжествовал! Он взломал замок одного из огромных шкафов караульни и нашел там роскошные женские наряды.

— Без сомнения, — сказал он Христиану, — платья эти принадлежали баронессе Хильде, и о них либо позабыли, либо Стенсон бережно сохранил их здесь; они вполне сойдут за маскарадный костюм, ведь таких нарядов давным-давно никто не носит, вот уж лет двадцать, как они вышли из моды. Взгляните, удастся ли вам напялить какое-нибудь из них; по счастью, дама эти была высокого роста, а если и скажут: «Юбочка-то коротковата!» — тоже не беда!

А я сооружу себе костюм султана при помощи моей шубы и какой-нибудь тряпки, свернутой в виде чалмы. Ну, помогите же мне, Христиан! Ведь вы художник! Нет художника, который не сумел бы навертеть чалму!

Христиан был совершенно трезв, поэтому его несколько огорчило, что Гёфле взломал шкаф.

— Людей моего сословия, — сказал он, — постоянно обвиняют в кражах, и обычно не без повода. Вы увидите, что у меня из-за этого шкафа будут неприятности.

— Ерунда! Я же здесь! — воскликнул Гёфле. — Я все беру на себя. Да ну же, Христиан, надевайте платье! Попробуйте по крайней мере.

— Дорогой господин Гёфле, — сказал Христиан, — позвольте мне сперва хоть что-нибудь проглотить. Я умираю от голода.

— Правильно! Перекусите! Да поскорее!

— И потом, сам не знаю почему, — продолжал Христиан, принимаясь за еду, стоя и поглядывая на разбросанные платья, — мне как-то противно ворошить эти старые вещи. Несчастной баронессе Хильде выпала такая злая участь! Знаете, ведь я сегодня еще более, чем прежде, уверился в моих подозрениях о том, какою смертью она умерла!

— К чертям! — воскликнул Гёфле. — У меня сейчас нет ни малейшего желания заново ворошить эти старые истории. Меня так и тянет куда-то бежать и веселиться напропалую. За дело, Христиан, за дело, и прочь печальные мысли! Наденьте-ка вот это роскошное платье в польском духе: оно великолепно! Лишь бы плечи пролезли, а остальное уж пойдет легче.

— Не думаю, — сказал Христиан, запуская руку в карман платья. — Взгляните, какая у нее была маленькая рука, если она проходила в такой узкий разрез.

— Но ведь и ваша прошла, как я вижу.

— Да, но зато я уже не могу вытащить ее обратно… Стойте, там какая-то записка!

— Ну-ка, ну-ка! — вскричал адвокат. — Это, наверно, занятно!

— Нет, — промолвил Христиан, — не надо ее читать.

— Почему?

— Сам не знаю; мне это кажется кощунством.

— В таком случае я то и дело занимаюсь подобным кощунством, ведь в мои обязанности как раз входит рыться в тайнах семейных архивов.

С этими словами Гёфле выхватил из рук Христиана пожелтевший листок и прочитал следующее:

«Возлюбленная моя Хильда, я только что прибыл в Стокгольм и застал здесь графа Розенстейна. Стало быть, мне нет нужды скакать в Кальмар[82], и десятого числа сего месяца я отправлюсь в обратный путь; мне не терпится поскорее обнять и приголубить тебя, заботиться о тебе и мечтать с тобою о будущем счастье, коль скоро господь опять одарил наш союз своей милостью. Посылаю тебе письмо сие с нарочным, дабы ты не тревожилась обо мне, — путь мой не был чрезмерно труден. Однако мне все же повстречалось немало препятствий, и я радовался, что ты, в твоем положении, не поехала со мной. Ведь до самого Фалуна не довелось спешиться. Итак, моя любимая, до скорого свидания, пятнадцатого числа или самое позднее шестнадцатого. А с Розенстейном тяжбы не будет, все уладилось. Люблю тебя.

Твой Адельстан Вальдемора».

— Как это бесконечно грустно, господин Гёфле, — сказал Христиан адвокату, который молча укладывал платье на место, — найти такое письмо, дышащее любовью и семейным счастьем, среди одежд покойницы!