Снеговик

Впрочем, даже если он и разглядел сегодня эту особенность, вряд ли он сопоставил ее с прошлым. Ему и в голову гс пришло искать сходство между мной и тем ребенком. Он увидел во мне только любопытного и насмешливого чужестранца, который пытается выведать у него семейную тайну, а тайна эта позорна; он предпочел превратить ее в легенду, в сказку. Тот, кто усомнится в рассказанных им чудесах, оскорбит его; тот, кто скажет, что мизинцы ребенка были согнуты, как у барона Олауса, навлечет на себя его гнев. Говорят, что правда глаза колет: значит, я угадал… И разве не испугалась бедная Карин, приняв меня за своего соблазнителя?

Соблазнитель! Как знать? Быть может, человек этот, заслуживший всеобщую ненависть и презрение, совершил над ней насилие. Она скрыла беду, воспользовалась всеобщей верой в духов зла, чтобы помешать своему младшему брату, даннеману, отомстить, рискуя жизнью, слишком могущественному врагу. Бедная женщина! Разумеется, она все еще ненавидит и боится его; она стала ясновидящей, то есть безумной, с того дня, как случилось это несчастье; она получила в свое время какое-то образование, ибо знает на память древние песни своего народа и в минуты вдохновения бредит ненавистью и местью, облекая эти чувства в слова, родившиеся из смутного вороха полузабытых трагических стихов. Наконец, будь то правдоподобная фантазия или логическое умозаключение, я вижу перст божий в том, что я вернулся в хижину, откуда был похищен… Почему и кем? Увез ли меня в дальние края отважный путешественник даннеман, чтобы избавить сестру от живого укора совести, а семью — от жгучего позора? Или же верно предположение майора о ревнивой жене Олауса?»

Все эти мысли теснились в мозгу Христиана, и душа его замирала от ужаса и скорби. Догадка о том, что он сын барона Олауса, еще увеличивала его отвращение к нему. При сложившихся обстоятельствах он видел в бароне только виновника бесчестия и горя своей матери.

«Вдобавок, кто знает, — думалось ему, — уж не барон ли велел меня похитить, чтобы уклониться от выполнения какого-то обязательства, какого-то обещания, данного им своей несчастной жертве? Ах, если так, я навеки останусь в этой стране. Не признаваясь никому, кто я таков, наймусь к даннеману в работники; трудом и преданностью завоюю его расположение и даже, может быть, любовь этой семьи — моей семьи! — и приложу все силы, чтобы вернуть если не рассудок, то хотя бы покой бедной ясновидящей, как когда-то вернул покой смятенному уму дорогой моей Софии Гоффреди. Что за удивительная судьба у меня, подарившая мне двух матерей, обезумевших от отчаяния? Что ж, этот незаслуженно жестокий подарок указывает мне, в чем мой долг и что надо совершить, дабы получить неведомую мне награду. Я согласен. Карин Бетсой не помнит, быть может, что лишилась ребенка, но зато она обретет заботу и поддержку сына».

В этот миг Христиану почудилось, будто кто-то его окликнул. Он огляделся по сторонам, по никого не увидел. Даннеман велел ему ждать и собирался прийти за ним; Христиан стоял в нерешительности; но мгновение спустя услышал отчаянный вопль, заставивший его сорваться с места, схватить оружие и броситься туда, откуда донесся крик.

Карабкаясь с поразительной ловкостью по опрокинутым стволам и обледеневшим грудам камней, опутанных чудовищными корнями, Христиан, сам того не зная, оказался в двадцати шагах от берлоги медведя. Страшный Зверь лежал между ним и своим логовом и слизывал кровь, окрасившую снег вокруг него. Даннеман стоял возле отверстия, ведущего в логово, бледный, без шапки; полосы его, казалось, встали дыбом, оружия в руках не было; рогатина сломалась, вонзившись в бок медведя, и обломок ее валялся подле зверя, а Бетсой, вместо того чтобы снять с плеча ружье и прикончить медведя, стоял неподвижно, словно окаменев от ужаса или повинуясь какой-то непонятной силе, удерживавшей его на месте.

Едва он заметил Христиана, как стал делать ему какие-то знаки, которых тот не понял, но догадался, что надо молчать, и прицелился в медведя. К счастью, перед тем как спустить курок, он еще раз взглянул на Ю Бетсоя и увидел, что тот, отчаянно взмахнув рукой, запрещает ему стрелять. Христиан, подражая ему, жестом спросил, следует ли бесшумно прирезать зверя, и когда Бетсой утвердительно кивнул, направился прямо к медведю, который, в свою очередь, с рычанием поднялся навстречу ему во весь рост.

— Скорей, скорей, или мы погибли! — крикнул даннеман, схватив ружье и подстерегая у берлоги какого-то невидимого врага.

Второго окрика Христиану не понадобилось. Когда медведь, несколько ослабевший от нанесенной ему раны, схватился обеими лапами за протянутую к нему левую руку Христиана, обмотанную веревкой, охотник ударом ножа вспорол ему брюхо, но забыл, что зверь может рухнуть на него и что следует поэтому быстро отскочить в сторону. К счастью, медведь повалился на бок, увлекая за собой Христиана, но страшные когти его, сведенные последним усилием, вонзились лишь в полу куртки.