Снеговик

— Жаль только, что пожизненное на самом деле не пожизненное, — пробурчал Эуне и протянул руку за стаканом, стоявшим на тумбочке. — Чем старше я становлюсь, тем больше склоняюсь к мнению, что зло — это зло, независимо от диагноза злодея. Все мы в той или иной степени предрасположены к преступлению, и предрасположенность эта с нас вины не снимает. Мы ведь, силы небесные, все до единого больны и страдаем нарушениями личности. И именно наши поступки определяют, насколько мы больны. Вот говорят: «равноправие», но ведь это бессмыслица, потому что все мы разные. Мы не равны друг другу. Когда на корабле начиналась эпидемия чумы, всех, кто кашлял, немедленно бросали за борт. Потому что справедливость — палка о двух концах, как в философском, так и в правовом смысле. Все, что у нас есть, — более или менее удачная история болезни, друзья мои.

— Причем, — закончил его размышления Харри, — в данном случае пожизненная.

— Что?

— Неудачная история болезни.

В палате воцарилась тишина.

— Я говорил, что мне предложили протез на палец? — спросил Харри, помахивая в воздухе правой рукой. — Но мне и так нравится. Четыре пальца. Как у мультяшки.

— А что ты сделал с пальцем?

— Да вот, решил было передать его в дар Институту анатомии, но они почему-то отказались. Видно, придется его засушить и положить на рабочий стол. У Хагена же лежит японский мизинец. Думаю, мой средний как раз подойдет в качестве сувенира от Холе.

Все рассмеялись.

— А как дела у Олега и Ракели? — спросила Беата.

— До удивления хорошо, — ответил Харри. — Они молодцы.

— А Катрина Братт?

— Лучше. Я навещал ее на прошлой неделе. Возвращается на работу в феврале. Поедет обратно в отдел нравов в Берген.

— Правда? А она не начнет в ярости палить по людям?

— Нет. Все не так, как мне представлялось. Она вообще ездила на задержание с пустым револьвером. Вот почему она так решительно нажимала на спусковой крючок, что я слышал щелчок курка. Я должен был догадаться.

— Почему?

— Потому что, когда переходишь из одного полицейского управления в другое, сдаешь свой револьвер, а там получаешь новый и две коробки патронов. А в столе у Катрины я нашел как раз две коробки, нераскрытые.

Немного помолчали.

— Здорово, что она выздоровела, — сказала Беата.

— Да, — согласился Харри, а сам подумал, что и вправду, кажется, все наладилось.

Когда он заехал к Катрине, находившейся в квартире у матери в Бергене, она только что приняла душ после долгого кросса по холмам Саннвиксфьеллет. Мать угощала их чаем, а Катрина сидела с еще мокрыми волосами, румяная, и рассказывала, как дело отца стало для нее наваждением. Она попросила прощения за то, что втянула в это дело и его, хотя в ее взгляде Харри не разглядел ни тени сожаления.

— Мой психиатр говорит, что на сегодняшний день я, можно считать, здорова, — добавила она, пожимая плечами. — Это дело преследовало меня с самого детства, но теперь наконец я сделала все, что могла, во всем разобралась и могу жить дальше.

— Перекладывать бумажки в отделе нравов?

— Начну там, а дальше посмотрим. Бывает, что и премьер-министры возвращаются на свои посты. — И ее взгляд скользнул в окно, на фьорд. Возможно, туда, где лежит Финнёй.

Выходя от Катрины, Харри был уверен, что боль не покинула ее душу и останется с ней навсегда.

Он посмотрел на свои ладони. Эуне прав: если бы каждый рожденный на земле был чудесным совершенством, жизнь, по сути, стала бы глобальным разрушением самой себя.

В дверь постучала медсестра:

— Укольчики, Эуне!

— Сестра, давайте пропустим разок?

— Нельзя.

Столе Эуне вздохнул:

— Сестра, что хуже: убить человека, который хочет жить, или не давать умереть тому, кто хочет умереть?

Беата, медсестра и Столе рассмеялись, и никто из них не заметил, что Харри не издал ни звука.

Харри спустился с крутых холмов, на которых раскинулся больничный комплекс, и снова поднялся к озеру Согнсванн. Людей там было немного, только вечная группа воскресных гуляющих, скорым шагом обходивших озеро вокруг. Ракель ждала его у шлагбаума.

Они обнялись и молча пошли по тропинке. Воздух был острый от мороза, а солнце неярко светило с блекло-голубого неба. Сухие листья, хрустя, ломались под каблуками.

— Я ходил во сне, — признался Харри.

— Да ты что?

— Да. Один раз точно.

— Ну знаешь, не так-то легко все время лежать и не шевелиться.

— Нет-нет, — замотал он головой, — в буквальном смысле. Ночью встал и пошел по квартире. Бог знает зачем.

— И когда ты это обнаружил?

— Когда вернулся из больницы. Той же ночью. Стою на кухне, смотрю на чьи-то мокрые следы на полу. А потом глядь — я сам голый, в одних шлепках, а в руке — молоток.

Ракель, улыбаясь, посмотрела вниз. Подстроилась к его шагу:

— Я тоже ходила во сне. Когда забеременела.

— Эуне сказал мне, что взрослые ходят во сне, когда у них стресс.

Они остановились у берега. Полюбовались на пару лебедей, которые бесшумно и без единого движения скользили мимо них по серой воде.

— Я с самого начала знала, кто отец Олега, — сказала она. — Но когда его любовница из Осло сообщила ему, что беременна, я не знала, что у нас с ним будет ребенок.