Чего я не переносила, так это фольклор и фольклористику. Фольклористы были особым сортом людей, так и не выросших, академически инфантильных. Тихо, никому не перебегая дорогу, они шуршали в своих академических углах. В мои времена по всем богатым фольклором зонам – Югославия, Болгария, Румыния – курсировали в основном фольклористы. И интересовали их только две вещи: фольклор и коммунизм на уровне фольклора (политические анекдоты, частушки, бардовские песни, коммунистические легенды). Сейчас я не готова поклясться, что ничего, кроме этого, и не было, но тогда мне такой интерес казался проявлением интеллектуальной неполноценности. Отечественные фольклористы в большинстве случаев были скрытыми националистами, что подтвердилось позже, когда вспыхнула ненависть, а потом и война. Для иностранных, западноевропейских и американских, исследователей их академический колониализм был безопасным: они не рисковали быть сваренными и съеденными на ужин «аборигенами». Но почему эти иностранцы, несмотря на богатую местную литературу эпохи Возрождения, барокко, модернизм, интересный авангард, даже постмодернизм, вцепились именно в фольклор, спрашивала я себя. Когда Югославия распалась, многие были разочарованы, восприняв распад как заговор, направленный лично против них. Разом прекратились шумные международные встречи, во время которых текли реки сливовицы и весело крутились на вертелах барашки, не было больше ни вышитых полотенец, ни художников-примитивистов, ни темпераментных народных танцев, ни этносувениров, ни словоохотливых местных интеллектуалов, у которых всегда находилось время на всё и на каждого. А когда началась война, в эту зону слетелись новые «фольклористы»: теперь интригующим феноменом для антропологических, этнологических и фольклорных исследований стала ненависть. Оставив в стороне старинные легенды о Марко Королевиче, они сосредоточились на свежеиспеченных легендах об убийцах, уголовниках и мафиози, о сербском «герое» Аркане1 и его красной девице Цеце и о хорватском «герое и плейбое» Анте Готовине[2]. А что до жертв, то они мало кого интересовали.
– Что ж, фольклористика тоже наука, не так ли? – сказала я примирительно.
Я правильно догадалась: она была книжным червем, окончила факультет и защитила диссертацию в самый короткий срок. Не исключено, что в будущем она может стать болгарским министром культуры. «Фольклористы, когда это требуется подобным государствам, имеют приоритет», – ворчала я про себя.
– А где вы работаете?
– Работа-ешь, – исправила она меня. – В настоящее время я нахожусь в фазе переходного периода, – сказала она подчеркнуто особым тоном. Это был сигнал в мой адрес, этой цитатой она словно хотела расположить меня к себе. В каком-то тексте я упоминала о некоторых появившихся в наше время эвфемизмах. В частности,
– И сейчас ты ищешь работу?
– Ну да.
– В Софии?
Это был бессмысленный вопрос, я растягивала общение как жевательную резинку. К счастью, принесли нашу еду. Я заметила, что она заказала то же, что и я.
Когда мы вышли из ресторана, я наконец-то узнала один из символов города. Перед нами была опустевшая площадь с фонтаном в центре, я его сразу не заметила, должно быть от усталости. На площади находился театр и уродливое здание в коммунистическом стиле, городской совет, скорее всего. Мой взгляд зафиксировал и неоновое мерцание вывески «City Hotel», и я поспешила в его сторону. Вход оказался с боковой улочки.
– Есть свободные номера? – спросила я молоденькую администраторшу за стойкой.
– Есть.
– Номер на завтра и далее нужно забронировать сейчас?
– Нет необходимости.
– Я приду утром, – сказала я.
Администратор любезно кивнула мне, справа налево, по-болгарски.
Мы с Абой возвращались в наш «Akva» отель. По плохо освещенным улицам пробегали бродячие собаки. Аба время от времени останавливалась их погладить. Собаки покорно лизали ей руки. Я буквально умирала: отчасти от страха, отчасти от усталости.