Снесла Баба Яга яичко

Все слова у меня рассыпались

– Принеси мне это…

– Что?

– Ну, то, что мажут на хлеб.

– Маргарин?

– Нет.

– Сливочное масло?

– Ты же знаешь, я уже много лет не ем масла!

– А что тогда?

Морщит лоб, в ней растет раздражение из-за собственной беспомощности. И поэтому она тут же ловко переходит в наступление:

– Что ты за дочка, если не можешь запомнить, как называется то, что мажут на хлеб?

– Намазка? Сырная намазка?

– Да, такое белое, из сыра, – говорит она обиженно, словно решив больше никогда в жизни не произносить слова сырная намазка.

У нее рассыпались все слова. Она рассердилась, если бы могла, затопала бы ногами, ударила рукой по столу, повысила голос. А так осталась скованной, с раздражением, которое пенилось в ней с неожиданной, младенческой свежестью. Она застывала перед кучкой слов, как перед кусочками пазла, который не в состоянии сложить.

– Принеси мне то печенье, с целлюлитом.

Она точно знала, что это за печенье. Имелось в виду десертное печенье. Ее мозг все еще работал: малознакомое слово целлюлит соединилось с хорошо знакомым целлюлоза, и в итоге она произнесла такое дикое сочетание. Это всего лишь мое предположение, может быть, связь между языком и мозгом осуществлялась другим путем.

– Дай мне термометр, хочу позвонить Яворке.

– Ты имеешь в виду телефон?

– Да.

– Ты ведь собралась звонить не Яворке?

– Конечно нет, с какой стати?

Яворка была маминой знакомой из давних времен, и кто знает, почему именно это имя выскочило у нее в мозгу.

– Ты имела в виду Каю?

– Я так и сказала, хочу позвонить Кае! – фыркнула она.

Ее язык я понимала. Чаще всего она знала, что именно подразумевает под «этим». Когда не могла вспомнить слово, она описывала: «Принеси мне это, мое, из чего я пью воду». Задача была простой: имелась в виду пластиковая бутылочка, которую она всегда держала под рукой.

А потом она как будто все-таки нашла способ помочь себе. Начала употреблять деминутивы, чего раньше никогда не делала. Теперь она даже некоторые имена собственные, включая мое, употребляла в нескладных уменьшительных формах. Деминутивы выполняли роль маленьких магнитов, и вот, смотри-ка, рассыпавшиеся слова снова приводились в порядок. Особое удовольствие ей доставляли уменьшительные названия тех вещей, которые она считала очень личными: моя пижамка, мое полотенчико, моя подушечка, моя бутылочка, мои туфельки. Может быть, деминутивами она, как слюной, размягчала во рту твердые конфеты слов, а может быть, с их помощью просто покупала время для нового слога, для следующей фразы?

Возможно, так она чувствовала себя менее одинокой. Она сюсюкала с миром, который ее окружал, и мир тогда казался ей более безопасным и не таким огромным. Вместе с деминутивами в ее речи иногда выскакивал, как пружина из дивана, и какой-нибудь увеличительный аугментатив: собака вырастала до размеров собачищи, воробей – воробьища. Людей она часто воспринимала телесно бльшими, чем они были на самом деле («Это был огроооооомный человек!»). Она стала меньше – вот в чем было дело, и мир теперь казался ей бльшим.

Говорила она медленно, с какой-то новой мрачноватой окраской голоса. Она, казалось, наслаждается этим тоном. Голос был чуть хрипловатым, слегка надменным, то есть из тех, что требуют от собеседника абсолютного почтения. При частой нехватке слов голос был для нее последним, что оставалось.

И еще одно было новым. Она начала опираться на отдельные звуки, как на звуковые ходунки. Я часто слышала, как она шуршит по дому, открывает холодильник или заходит в ванную и при этом ритмично повторяет: «Хм, хм, хм». Или же: «Ух-ху-ху, ух-ху-ху».

– С кем это ты? – спрашивала я.

– Да ни с кем, просто так. Сама с собой разговариваю, – отвечала она.

Кто знает, может быть, в какой-то момент ее внезапно пугала тишина, и, чтобы отогнать страх, она произносила свое «хм-хм», «ух-ху».

Она боялась своей смерти и поэтому тщательно учитывала чужие. Она, которая многое забывала, не упускала возможности упомянуть о смертях близких и дальних знакомых, знакомых знакомых, людей, которых вообще не знала, публичных фигур, о чьей смерти сообщали из телевизора.

– Плохая новость.

– Что такое?

– Боюсь, ты расстроишься, если я скажу.

– Скажи.

– Умерла госпожа Весна.

– Какая Весна?

– Ты что, не знаешь госпожу Весну?! С третьего этажа?

– Не знаю. Мы не были с ней знакомы.

– Ту, у которой погиб сын?!

– Нет, я ее не знаю.

– Ту, которая в лифте всегда улыбалась?!

– Не знаю, правда.

– Все длилось не больше нескольких месяцев, – сказала она и закрыла в своем сознании маленький файл госпожи Весны.